И тут же, как будто в насмешку, кто-то в машине, припаркованной неподалеку, включил приемник.
— «Колеса любви раздавят нас…» — издевательски пропел голос Бутусова.
Рита теперь знала, как это бывает…
«А что, собственно, произошло? Несостоявшееся свидание? Чего ты ждала после долгих месяцев разлуки, Рита?»
— Ничего не произошло, — попыталась она улыбнуться. — Ничего… Просто несостоявшаяся жизнь…
Она больше не в силах была смотреть на них двоих.
Слишком много света, у Риты стало темно в глазах. От чужого света иногда это случается — когда вокруг тебя только электричество…
Рита развернулась и побрела прочь, опустив голову. Как тяжело… Да, она чувствовала себя теперь старухой. А разве не так все было?
Старуха и есть… Без будущего. Впереди только темнота. В ней надо научиться жить… Даже слепые начинают в конце концов смиренно принимать свою слепоту…
Рита обернулась на секунду — их уже не было.
Что ж, не обязательно их видеть — угодливое воображение само нарисует картины. Можно закрыть глаза, уши — ничего не поможет. Они по-прежнему стоят перед глазами. Счастливые. Без тяжелого груза вины…
Рита не могла больше этого выносить. Она пошла прочь. Сначала медленно, ощущая на плечах тяжесть собственного одиночества и неприкаянности.
Потом она пошла быстрее, быстрее…
Назад, в свою темноту.
— «Колеса любви раздавят нас в прах, — продолжал преследовать ее голос. — Под колесами любви…»
Где-то далеко звучали детские голоса. Вечер опускался на землю — тихий, цвета индиго, почти летний…
В детской комнате царила тишина — по крайней мере когда Рита приоткрыла дверь и тихо, стараясь не отвлекать мальчишек, заглянула внутрь.
Ник склонился над тетрадью, высунув от усердия язык. Артем смотрел в окно, задумчиво грызя ручку. Заметив ее взгляд, он повернулся.
— Рита, — сказал он, — привет… А почему у тебя такое лицо?
— Какое? — удивилась Рита.
— Будто ты ревела три дня напролет, — подумав, объяснил мальчик.
— Неправда, — запротестовал Ник. — Мама никогда не ревет. Это белуги ревут.
— Правильно, — кивнула Рита. — Я вою. Как волчица…
И вспомнила Амиру.
— Покажи, — потребовал Ник.
— Сейчас, — серьезно сказала она.
Рита задрала голову и попыталась вообразить, что она превращается в волка.
Но на этот раз ничего не получилось. Боль явно не желала оставить ее в покое.
— Не получается, — вздохнула она. — Как обстоит дело с уроками?
— Плохо, — вздохнул Ник. — Надо Витю дождаться… Он все нам объяснит…
— А я?!
Она почувствовала укол ревности. «Боже, — подумала она. — Я погружена в свои дурацкие страдания, а тем временем Витька крадет моих детей!»
— Ты?
Ник окинул ее взглядом, полным сомнения в ее умственных способностях.
— Нет, — решил он. — Ты не сможешь. У тебя склад ума гуманитарный… Логики женщинам вообще никогда не хватает…
— Ага, — кивнула Рита. — И откуда такие бесценные сведения? От Витьки, конечно?
— Ну… в общем, да.
Рита вздохнула.
— Ладно, — сказала она. — Ждите своего Дельфийского оракула. Я пойду на кухню. Как истинно арийская жена… Киндер, кирхен, кухен…
— Тогда это бабушка чисто арийская жена, — сказал Артем.
Она закрыла дверь.
Получается, что за эти полтора года она потеряла все шансы стать нужной. Все вакантные места заняты.
Даже «три К»…
«Нельзя сказать, что от осознания этого бесспорного факта мое самочувствие улучшилось», — иронически хмыкнула она.
Вот так всегда бывает, когда человек решил смириться с обстоятельствами…
Мать была на кухне.
Рита поставила чайник.
— Что-нибудь случилось? — обеспокоенно спросила Анна Владимировна.
— Да ничего, — постаралась улыбнуться Рита. — Просто не нахожу себе места…
— Может быть, ты не очень ищешь?
— Может быть…
Рита встала, налила в чашку кипяток, кинула ложечку «Чибо».
— Я видела его сегодня, — сказала она. Голос предательски дрогнул. — И… все. Наверное, это к лучшему, да? Лучше умереть сразу, чем долго мучиться…
Мать молчала.
— Да скажи же что-нибудь! — выкрикнула Рита с отчаянием. — Неужели ты не понимаешь, что мне сейчас не на кого рассчитывать, кроме тебя?
— Бедная моя девочка, — сказала мать, устало опускаясь рядом с ней. — Чем я могу тебе помочь? Почему ты меня не послушала полтора года назад? А сейчас все исправить будет трудно…
— Невозможно, — проговорила Рита. — Все уже невозможно…
— Мне показалось, что он… все еще любит тебя.
— Нет, мама, нет! Я сама видела его с Амирой. А перед этим Амира рассказала мне, что она беременна. От него, мама!
Мать удивленно посмотрела на нее:
— Ты в этом уверена?
— Да…
Она немного помолчала. Потом тихо сказала:
— Рита, когда-то твоя бабушка рассказала мне, как она познакомилась с дедушкой. Она возвращалась из школы. На ее голове был ужасный лиловый берет с огромным помпоном. Она чувствовала себя в этом берете как последняя идиотка. Поэтому старалась идти быстрее, не оглядываясь по сторонам. Перед ней вдруг возник молодой человек и загородил ей дорогу. Она подняла глаза и… поняла, что уже никогда не сможет жить, если не будет видеть этих синих глаз. Она сказала мне, что это было как озарение. Все до этого было в темноте. Он стоял и улыбался. Тогда она первая протянула ему руку и представилась: «Антонина». Я спросила ее: «Как же ты могла сделать первый шаг? Ведь в начале века это было недопустимой вольностью!» «Но как же? — развела она руками. — Какие могут быть условности, если я могла потерять его навеки?»
Они поженились. А спустя некоторое время появилась женщина… Бабушка была в тот день дома одна. «Кто вы?» — спросила она. «Мне Михаила…» «Но кто вы?» — повторила бабушка, чувствуя уже всем сердцем грядущую беду. «Я его жена», — ответила та женщина.
— Ох, — не удержалась Рита. — То есть дед был женат? И бабушка его простила?
— Не сразу, — лукаво улыбнулась мама. — Сначала она ушла к родителям. Но он всю ночь стоял под ее окном на коленях…
Рита рассмеялась, представив себе эту картину.
— Получается, что бабушка у меня была Клеопатрой…
— Нет, — покачала головой мама, — совсем не Клеопатрой… Она просто была настоящей женщиной… Клеопатра — это уж по твоей части, моя дорогая! Подумай сама — зачем ты ломаешь две жизни? Ведь твоя бабушка поняла в свои восемнадцать лет очень простую истину — что любовь важнее всего на свете. И надо уметь прощать. Надо уметь принимать эту любовь, понимаешь? А ты в тридцать лет не можешь этого уразуметь, глупенькая.
