При Грановском Шевырев, — Философия и карты, — Всем ты рад, на все готов.
Но время Ростопчиной уходило. Современники отмечали: «свежесть молодости исчезла; небольшой поэтический талант испарился; а так как ума никогда не было, то осталась непрерывающаяся болтовня с довольно разнообразным содержанием, но не одушевленная блеском, остроумием или грацией, а потому скучная. Осталась и наклонность окружать себя молодыми людьми. В это время она оставляла уже в покое светскую молодежь, а составила себе кружок второстепенных литераторов, среди которых царила. …Скоро она растолстела, а так как претензии на молодость не исчезли, то она представляла из себя нечто довольно комическое. …До старости у нее осталась и страсть к танцам. Когда она стала вывозить дочерей в свет, она наивно признавалась, что для нее всего больнее было то, что она уже не может более танцевать».
Каролина Павлова не была так красива, как Евдокия Ростопчина, но ее личность производила впечатление. Уже упоминавшийся острослов Иван Панаев писал: «Когда Николай Филиппович представил меня своей супруге, я ощутил невольно некоторую робость… Перед мной была высокая, худощавая дама, вида строгого и величественного, как леди Лохлевен Вальтер-Скотта. В ее позе, в ее взгляде было что-то эффектное, риторическое. Она остановилась между двумя мраморными колоннами, с чувством достоинства слегка наклонила голову на мой поклон и потом протянула мне свою руку с величием театральной царицы… Мне казалось, что мне следовало в эту минуту стать на колени, чтоб приложиться к ней, – однако я просто пожал ее. Через пять минут я узнал от г-жи Павловой, что она пользовалась большим вниманием Алекс. Гумбольдта и Гёте и что последний написал ей несколько строк в альбом… Затем был принесен альбом с этими драгоценным строками… Через четверть часа Каролина Карловна продекламировала мне несколько стихотворений, переведенных ею с немецкого и английского…» Все в этом доме было как-то слишком изящно, чинно, прилично и рассчитано.
Е. П. Ростопчина. Художник П. Ф. Соколов
У современницы осталось похожее впечатление: «У Грановских я встретила К. К. Павлову и слышала чтение ее стихов, которые она только что сочинила и наизусть прочла во время своего визита. В разговор она постоянно вставляла строфы стихов на немецком языке из Гёте, из Байрона – на английском, из Данте – на итальянском, а по-испански привела какую-то пословицу. Она больше говорила с Грановским, нежели с нами. Павлова была уже не молода и некрасива, очень худенькая, но с величественными манерами».
Молодой Яков Полонский чувствовал себя в этом светском салоне неуютно. «У Павловой был один раз, и то утром, – писал он. – Черт возьми ее литературные глупые вечера». Полонский так характеризовал поэтессу: «Память ее была замечательная, и голова ее была чем-то вроде поэтической хрестоматии, не одних русских стихов, но и французских, и немецких, и английских. Муж ее, – переходил поэт к характеристике Павлова, – когда-то крепостной человек, вышел в люди… благодаря своим недюжинным способностям, конечно, женился он по расчету, так как девица Яниш была очень богата, но не хороша собой…»
Борис Чичерин, будущий профессор Московского университета, так характеризовал салон Павловых: «Это было самое блестящее литературное время Москвы. Все вопросы, и философские, и исторические, и политические, все, что занимало высшие современные умы, обсуждалось на этих собраниях, где соперники являлись во всеоружии, с противоположными взглядами, но с запасом знаний и обаянием красноречия… Вокруг спорящих составлялся кружок слушающих; это был постоянный турнир, на котором высказывались и знания, и ум, и находчивость… Хозяева, муж и жена, с своей стороны были вполне способны поддержать умный и живой разговор. Павлов, когда хотел, сверкал остроумием, но умел сказать и веское или меткое слово».
Конечно, друг Павлова ставил на первое место по значению в обществе именно его. Но, пожалуй, первенство оставалось за Каролиной с ее огромной самоуверенностью и представлением о себе как о самостоятельном и активно действующем субъекте профессиональной писательской деятельности. Привычка мыслить на иностранных языках усовершенствовала ее ум. Активная, целеустремленная, самостоятельная, просвещенная энергичная женщина, она сознательно выбрала писательство как профессию и не питала иллюзий по поводу трудностей, которые ее на этом пути ожидают. Именно она создавала атмосферу салона. Все это, разумеется, совершенно не соответствовало ни стереотипам женственности, ни обозначенным в критике того времени границам женского писательства.
Семейная жизнь Каролины, поначалу такая гармоничная, как оказалось, имела неприятные подводные камни. Красивый и остроумный муж оказался игроманом: за вечер он мог проиграть 10–15 тыс. рублей – по тому времени огромные суммы. Еще Пушкин писал к Нащокину: «С Павловым не играй». То и дело мелькали упоминания о пятом тузе в рукаве, о крапленых колодах…
Каролина взяла с мужа слово не брать в руки карт. Он это слово держал: «сам точно не брал их в руки, но просил играть за себя других… Супруга не подозревала этой хитрости, и колебавшееся домашнее спокойствие кое-как еще поддерживалось». Этому способствовало раздельное житье: летом она уезжала с сыном и родителями на природу, на дачу по Владимирской дороге, где напряженно работала. Павлову лучше писалось в Москве, к тому же его там удерживали хозяйственные дела – Каролина дала ему полную свободу распоряжаться своим огромным состоянием. Но он часто и с удовольствием приезжал на дачу вместе с друзьями-литераторами.
В 1848 году Каролина выступила с очерком «Двойная жизнь», где описала судьбу светских девушек – неправильное и уродливое их воспитание, браки, основанные на расчете, нравственную дряблость и полное незнание жизни. «Каждая глава состоит из двух частей: прозаической и стихотворной – форма, соответствующая идее сочинения: возвышенная сторона жизни требует и выражения поэтического, а для будничных дней пусть останется будничный язык», – отмечали критики. Степан Шевырёв писал, что новое произведение Павловой – «довершенная поэтическая дума, нашедшая язык, это поэма – плод многих наблюдений жизни и заветной душевной мечты». Критические отзывы в целом продемонстрировали интерес и ожидания, связанные с ее будущей творческой деятельностью. Отечественные записки откликнулись: «Действительно, имя г-жи Павловой – первое у нас имя такой женщины-писательницы, которая с талантами, дарованными природой, соединяет сознание литературной деятельности, приходящее от науки». Журнал признал очерк «весьма приятным подарком русской литературе». Анонимный критик журнала «Современник» высоко оценивал особенности звуковой и ритмической организации стиха Павловой, видя в нем «что-то мужественное, энергическое – качество, редкое в женщине». Говоря о жанровой природе произведения,
