к завтраку и после обеда относила ему на кладбище.
– Это хорошо, конечно, что есть мечта, спору нет. Вот как Толик мечтал летать – страшное дело. Как узнали, что он за вагоны цепляется, чтобы до школы доезжать, у нас-то восьмилетка, нет бы дальше учился на фрезеровщика, а ему крылья подавай. Эхма… Эти мечты ваши всю жизню переиначат, – приговаривала бабушка, поглаживая старого кота, уютно устроившегося у нее на коленях.
Я понимала, к чему она клонит. Мой побег после окончания восьмого класса из родительского дома в Брянскую область и попытка поступить в цирковое училище наделали в семье много шума и пересудов. Не обращая внимания на стенания отца, бабушка защищала меня неприступным форпостом, оставив на летние месяцы у себя и напомнив отцу его путь к мечте учиться в МАИ. Отец в итоге махнул рукой и не стал спорить. Они с мачехой и моей младшей сестрой суетливо сели в машину и укатили в сторону моря, где проводили каждое лето.
– Вот и не понимаю, почему отец не хочет понять меня, я с детства об этом мечтаю, разве ты не помнишь, ба? – пыталась я убедить бабушку в правильности своего поступка. – Вот смотри, это Маргарита Назарова, это Ирина Бурмистрова, – я аккуратно развернула склеенные журнальные плакаты, накануне порванные в ярости моим отцом.
– То красивые картинки, а то жизнь, – по привычке ворчала бабушка, поглаживая кота. – Вот, например, чем кот-то не подходит? Знамо дело, заведи и дрессируй себе, чем не тигр? – подшучивала она. – Вон как вчера погнал со двора соседского пса, шипел и тарахтел, насилу тот отбился, страху натерпелся, больше во двор к нам носу не кажет. Плакаты с изображением выступлений Маргариты Назаровой и фильмов с ее участием с раннего детства висели у меня над письменным столом. Когда меня спрашивали: «Надя, а кем ты хочешь стать?», я гордо отвечала: «Укротительницей тигров», вызывая всеобщее изумление.
В первом классе я попробовала поступить в цирковую студию, открытую для детворы в одной из интинских школ. Но тогда категоричность отца перевесила, и меня отдали на плавание, посчитав это более престижным занятием.
Будучи в Москве на каникулах у бабушки Варвары, я при любой возможности с удовольствием посещала Цирк на Вернадского, около станции «Университет». Бабушка охотно поддерживала мой интерес, считая, что жизненный путь должен определяться мечтой. Цирк казался мне чем-то волшебным, я видела очень смелых и сильных людей: акробаты летали под куполом, дрессировщики умело обращались с грозными животными, клоуны дарили зрителям смех.
И вот наступал момент, ради которого я приходила… Служители устанавливали клетку, гас свет – и на арену выбегали мощные и красивые тигры. В свете прожекторов полоски на их телах словно горели огнем. Животные не желали показывать себя милыми зайчиками и демонстрировали свое природное могущество путем непослушания. Они яростно рычали, обнажали острые сабли зубов и достаточно своенравно реагировали на публику и команды.
Музыка затихала. Трибуны, затаив дыхание, сливались в едином порыве восторга, когда в клетку входил дрессировщик. Я специально просила купить билеты поближе к выходу на арену, чтобы видеть, как дрессировщик морально готовится войти в клетку. Бабушка, сидевшая рядом, зажмуривалась и шепотом читала молитву, я же во все глаза пыталась рассмотреть, как будет сделан первый шаг навстречу опасности. «Раз, два…» – мысленно считала я, видя, как дрессировщик надевает на себя улыбку для публики, словно маску, скрывающую его инстинктивный страх.
Первый шаг, самый первый, самый сложный и важный…
– Але-ап! – раздается, словно звук хлыста, команда из уст укротителя – то ли себе, то ли тиграм…
Звери послушно садятся на тумбы, словно понимая, какие чувства сейчас испытывает этот незначительный представитель их пищевой цепочки.
– Ап! – на арене, в окружении превосходящих сил, дрессировщик рассчитывает только на себя, на свой характер, умение и выдержку…
Конечно, по инструкции, на бортике манежа хранится ружье, но заряжено оно холостыми патронами и предназначено, скорее, для отпугивания зверей, чем для защиты дрессировщика. Да и милых представителей кошачьих, артистов с многолетним стажем, неожиданные звуки не пугают, они к ним привыкли, на арене это не редкость. А вот внимательно смотрящий за номером человек с брандспойтом представляет для хищников куда более серьезную опасность. Помощник всегда следит за реакцией зверя, готового напасть в неожиданный момент, и только со спины. Арена круглая, и у зрителя должно остаться приятное впечатление от представления. Тут важную роль играет тот, кто прикрывает твою спину, следит за малейшими изменениями ситуации и готов незамедлительно прийти на помощь. Ошибки на манеже обходятся дорого.
– Ну и слава Богу, никого не покалечили, жалко только кошек, большие и сильные звери не должны сидеть в клетке, – рассуждала бабушка, сидя со мной после представления в расположенном неподалеку от цирка кафе. – Страсти господни, конечно, так лезть в клетку, это же на верную погибель, какая-то бессмыслица, – продолжала бабушка, допивая кофе.
«Какая разница, смыслица или бессмыслица. Разве в этом дело? Важно, что укротитель входит в клетку к страху. Как бы и мне найти такого помощника с брандспойтом, всегда прикрывающим тебе спину?» – думала я, сидя рядом с бабушкой в троллейбусе и вглядываясь в вечернюю Москву.
***
Германия, февраль, 2008 год
Из открытого окна кабинета Хайне доносился голос Леры. Он говорил на русском, и это привлекло мое внимание.
– Ты не можешь так поступить. Мы с тобой разговаривали, и не раз, на эту тему. Прекрати устраивать балаган, это не поможет, мы давно все решили, к чему сейчас все опять накалять. Ты знаешь, что не она причина, зачем сейчас устраивать весь этот цирк!
Я снова ощутила внезапную слабость, вызванную анемией, и присела на одну из лавочек позади центрального входа в замок.
– Твой поступок красноречиво говорит о правильности моего решения, – продолжал Лера. – Поступай как знаешь, я ее не брошу, особенно сейчас, в такой ситуации. Она не вещь, чтобы отвезти ее обратно. Все, закончен разговор, мешай сколько хочешь, это твое решение. Она умирает, и неизвестно сколько осталось дней. И не звони сюда больше, все общение через адвоката, можешь что угодно говорить сыну, он уже не ребенок. Двадцать три года – это не грудной малыш. …Да, я буду удочерять ее детей, это единственный шанс сейчас оставить их здесь и дать ей шанс на операцию, даже если ты затянешь с бракоразводным процессом еще на пару лет…
Валерий с шумом что-то швырнул на стол – или на пол, по звуку не было понятно. Но было очевидно, что он в ярости от разговора с бывшей супругой.
Я толком
