поспешила к выходу.
***
– Смотри, какие интересные конфеты, – младшая дочь протянула мне ладошку, на которой лежала знакомая на вид сладость. – Такие же вчера были на ярмарке, вкусные, мы еще похожие с дедушкой покупали в сельпо, – она явно вспомнила летние поездки к моему отцу на выходные. – Помнишь, мама? Кажется, «Дунькина радость», – добавила она, разжевывая конфету. – Ну чисто тот же вкус, попробуй, мама.
Дочь протянула мне пакетик с конфетами в форме подушечек. Я не успела подхватить его, и конфеты посыпались на пол…
***
Инта, февраль, 1983 год
– А вот мы в вашем возрасте… – вещал отец на пути к нашему дому, – радовались маленькому кусочку сахара, а тут целый кулек.
Отец поправил норовивший выпасть из кармана сверток с конфетами в форме подушечек, не самых привлекательных из ассортимента представленной на зимней городской ярмарке продукции.
«Вот ведь завелся… Никто же не видит его воспитательного усердия», – размышляла я, плетясь позади и думая о том, как избежать завтрашнего обязательного похода на празднование проводов зимы.
Это была самая настоящая ярмарка тщеславия: народ надевал все лучшее сразу и степенно, вальяжно прогуливался по центральной улице, раскланиваясь друг с другом. Мне, одиннадцатилетней, это действо казалось ужасно пафосным и смешным. Но тем не менее я, по настоянию отца, каждый раз оказывалась вынуждена быть частью этого представления.
Отец был в городе человеком очень заметным и уважаемым. Еще бы – директор школы, а впоследствии и учебно-производственного комбината! Были времена, когда к педагогам относились с почтительным трепетом, а на Севере, глубоко в провинции, где было не так уж много представителей интеллигенции, учителя и вовсе считались представителями элитной прослойки.
Снизить градус моего сопротивления участию в этом были способны лишь конфеты. Крупные фабрики вроде «Красного октября» время от времени по большим праздникам щедрой рукой отгружали для северных детей разнообразные сладости – хрустящее печенье, диковинные пирожные и настоящие шоколадные конфеты, которые россыпью лежали на прилавках кондитерских лавок. Конечно, такое богатство доводилось попробовать нечасто, вот почему я покорно терпела все эти пафосные выходы, степенные расшаркивания отца со знакомыми, а сама тем временем старалась потихонечку тянуть его в направлении вожделенного лакомства.
В тот день, уныло плетясь за родителем, уже заметив вдалеке заветные прилавки и мысленно предвкушая, как сейчас положу в рот тающую нежным шоколадом «Красную шапочку», я увидела следующую картину. Мой отец остановился и, окруженный толпой – а толпе же всегда интересно, что покупает своим детям директор УПК! – зачерпнул большим ковшом и насыпал в бумажный кулек конфеты-подушечки. Обыкновенные засахаренные подушечки! Их в то время можно было купить в каждом сельпо. Разумеется, у меня они не вызвали должного воодушевления, но мой родитель уже не мог остановиться и с воодушевлением вещал, что в послевоенные времена любой ребенок бы продал душу и все свои сокровища в придачу, лишь бы попробовать эту знаменитую «Дунькину радость», так называли эти конфеты. И нам, избалованным отпрыскам, живущим сейчас и не знающим, что такое ограничения, не мешало бы такой подарок судьбы должным образом ценить.
Вот так, продолжая на ходу сеять разумное-доброе-вечное, мой отец в обнимку с кульком бесполезных сладостей удалялся от заветных шоколадных прилавков.
Я, немного обогнав его, уныло семенила в сторону дома и думала: «Да, провалились в тартарары – все мои не сбывшиеся мечты! Хорошо, что они у отца сбылись, хоть он конфетам рад!»
– Надюш, дай руку, – послышался позади еле различимый голос отца.
Оглянувшись, я не увидела его, и меня быстро охватил страх. Спустя мгновение я заметила, что из канализационного люка торчит его макушка в шапке, откуда-то снизу раздаются коммунистические проклятия в адрес безалаберных хозяйственников, а вокруг, в слегка подтаявшей луже, плавают конфеты «Дунькина радость»…
Отец попытался выбраться из люка. Я старательно тащила его наверх, схватив за пальто, напрочь вымокнув в луже. Я еще не понимала причину его нерасторопности – сломанная нога не хотела слушаться. Страх от бессилия перед случившимся и боязнь разжать руки заставили меня еще сильнее тянуть отца вверх. Вместо того чтобы стенать от боли, отец, чертыхаясь и соскальзывая с канализационных ступенек, больше переживал не за себя, а за то, что такое безобразие творится неподалеку от детского садика.
Кое-как выбравшись наружу, отец, едва отдышавшись и с трудом поднявшись, вместо того чтобы с причитаниями и стонами вызвать скорую, первым делом вознамерился предотвратить дальнейшие падения и со словами «Тут же дети ходят!» поковылял разбираться, кто из коммунальщиков допустил такую оплошность.
Я отползла от лужи на снежный бугор рядом и стала осторожно собирать плавающие среди грязной лужи конфетные белые подушечки, складывая их в варежки.
Возможно, следует быть более сдержанной в своих размышлизмах, решила я, а то иногда они могут сбыться самым непредсказуемым образом.
***
Германия, февраль, 2008 год
Юлия, как всегда, успешно выпила вторую порцию молочного коктейля, любезно подсунутого сестрой, и уставилась в окно кафе.
– Жаль, конечно, что тут горок нет, хоть и замок, но проигрывает нашему московскому двору. Помнишь, мама, в прошлом году какой мы замок выстроили из снега? Вот это я понимаю, действо было, и лазы тебе, и развлечения, а тут скукотень одна, дождь… Один плюс – осенью можно листья собрать для гербария.
– Не так уж и скучно, на втором этаже в гостевом домике есть бильярд и боулинг, – задумчиво возразила Карина, вглядываясь в окно.
Порывы ветра усиливались, срывая с уличных столиков рекламные проспекты меню и разбрасывая пледы.
«И правда, погода словно поздняя осень», – думала я, глядя, как за окном ветер треплет цветы в кадках у соседних домов.
***
Мылинка, август, 1986 год
– Ветер какой в ношешнем году, все георгины побил, что теперь повезешь к первому сентябрю? Эвон как разыгралося, затянуло все на неделю, не меньше, поди. После жары оно и ладно – дождями вымоет всю землю, – приговаривала бабушка, снимая постиранное белье с веревок. – Все, конечно, переиначало, зря столько сил тратимши и к реке ковры таскали, не просохнут в хате теперь, – сетовала она на внесенные матушкой-природой неожиданные коррективы в ее планы.
Справившись со спасением белья, выстиранного согласно церковным правилам домоводства и в неурочный час развешенного для проветривания, мы с бабушкой расселись на летней кухне. Со стены на нас взирали суровые лики икон и портрет деда. Посередине стола возвышался старый довоенный самовар, увенчанный «шапкой» в виде заварочного чайничка с отбитым носом, и, словно бусами, обвешанный сушками на веревке. Рядом примостилась хрустальная вазочка с вареньем из крыжовника и блины – бабушка пекла их каждое утро деду
