и ты сам не ведал — до нашей встречи, какая честность и самоотверженность таятся в душе твоей. Как ты переменился, когда стало очевидным, что перед тобой осознанный путь. Как охотно ты развил в себе то, чего не могло привить твое воспитание и опыт. Все ложное сползло с тебя как чужая чешуя… Но, как француженка, она никогда ничего подобного не скажет. Да ей и мыслей таких не придет в голову. Это сам ее Никол по губернаторской привычке решать все за других и даже самые прогрессивные идеи вколачивать, думает за нее, за свою милую деликатную жену, которая меняет его характер своей любовью без деклараций и своей естественностью без пропаганды идей и мнений. Она была его атмосфера и как чистый кислород давала ему свежесть дыхания.
— Что в нем хорошего! — замечали в гостиных.
— Рыж, не очень-то хорош.
— Ах нет, он такой шершень!
В Петербурге говорили, что после кончины великого князя Михаила Николаевича стало очевидным, что великая княгиня Елена Павловна, всегда и прежде благоволившая Николаю Муравьеву, и что все это не так просто, — Николай Николаевич уже стал генерал-губернатором. Видимо, их отношения умело скрывались прежде. Милый офицер был благодарным своей покровительнице, входившей в лучшие годы зрелости. Великая княгиня, проведшая юность в Париже, учившаяся там в пансионе, видимо зная, что даже такая прелесть, как Николай, не может стать ее собственностью, передала его в надежные руки молодой парижанки, хотя не все о ней было известно и не все доказано; она охотно ехала в новую страну, искренне полюбив мужа. Ее высочество была тронута счастьем любимца, она теперь и расставалась, и оставалась с Муравьевым, сохраняла его для себя навсегда, окруженного интересами, комфортом и вниманием молодой парижанки. Она могла перепрочувствовать страсть, которая должна владеть Екатериной Де Ришемон. Ничто красивое, умное и закономерное не противоречило Елене Павловне. Хотя иногда бывало больно, когда благодарные молодые прощались. Однажды Елена Павловна, не удержавшись от любопытства, глянула в одно из больших окон своего дворца, как садились в карету молодожены. Она, великая княгиня и самая известная из светских благотворительных дам России, создательница Крестовоздвиженской общины сестер милосердия и многих учебных заведений и госпиталей, подглядывала под штору, как ревнивица, уступающая ради света и государственной деятельности достойной сопернице. «Как перед новою царицей порфироносная вдова».
Глава 19
ОПЯТЬ ПОКОРЕНИЕ
…Земля наша богата,
Порядка в ней лишь нет.
А эту правду, детки,
За тысячу уж лет
Смекнули наши предки:
Порядку-де, вишь, нет.
И стали все под стягом,
И молвят: «Как нам быть?»…
А. К. Толстой. «История государства Российского от Гостомысла…»
Боже мой, а что тут делается! Муравьев вошел в траву и ужаснулся. Тут еще больше народу погибло! Сколько же таких мест по реке, всех погибших мы и не найдем. Скелеты обглоданные лежат на земле, как белые сучья наносника.
Государь спросит с Муравьева в Петербурге. До него обязательно дойдет. Да и скрыть нельзя. Муравьев сам себе обещал все расследовать. Это они в ту осень погибали, когда два представителя их забайкальского казачьего войска красовались на коронации. Два усатых молодца с желтыми лампасами на шароварах присутствовали на великом торжестве восшествия на трон молодого государя. Происходило празднование в обеих столицах, народ угощали и кормили множество иностранных гостей, показывали, как еще могущественна Россия экономически, хотя война только закончилась.
Остановитесь! Окститесь! Что делаем! А в это время тут голодные шли ротами и батальонами на лодках. И вот что осталось от этого похода по всему пути. А государь сам радовался забайкальской форме с желтыми лампасами.
Все это, наверно, Муравьеву сойдет с рук, обойдется. С этой стороны дело будет улажено. Но разве в этом суть, хотя, если бы выгнали за это Муравьева, дело могло бы рухнуть. Или надолго задержаться. Кто нашелся бы другой? Но Николай Муравьев свой, это известно и ему, и о нем. Это вины не умаляет, а, напротив, увеличивает ее, сильно будет Александр недоволен, когда узнает подробности. Но обойдется, конечно.
Чем выше по реке, тем больше находили погибших. Это все походило на падеж скота больше, чем на гибель людей. Все холодней становилось, по мере того как они подымались вверх, и тут в прошлом году не хоронили, а бросали мерзлых на берегах и островах.
Муравьев ходил по берегу, находил кости, сбрасывал в груды, чтобы отпевать и хоронить. Губернатор стал гробовщиком.
Что значит все это? С ненавистью Муравьев терпел и служил ради завоеваний и движения на Царьград и Малую Азию, на Средний Восток, видел гибель своих людей за пустые дела, сознавал, что все это чуждо народу и образованному обществу. Я нашел себе чистое поле деятельности там, где кровь лить не надо. Я повел Россию в другую сторону, там, где нет надобности гибнуть за пустые тщеславия генералов и государей… И что же я сам! Я сам опустошил свои ряды. Ряды моих сподвижников, как завоеватель, худший из тех, каких не мог видеть не содрогаясь…
Николай Николаевич у скелетов на острове. Это солдаты, которых я загубил! Они никого не убивали, не покоряли, не разоряли. Пока французы, ведя войны в Алжире, уничтожают своих противников и захватывают новые земли, мы без всякой войны губим своих повинных людей. Не в бою, а по-чиновничьи, недоеданием и недоглядом, как у нас по дешевке принято морить солдат, держать впроголодь. Побуждать его на великие дела и жертвы и тут же заморить голодом.
Вот и мое покорение! Самих себя мы покоряем и уничтожаем даже там, где турок нет и нет нам никакого сопротивления.
Остров на Амуре. Ширина реки от берега до берега с островами верст двенадцать. Острова такие, что англичане, если войдут в Амур, добившись от китайцев права плавания, могут поставить и города, и крепости. Если даже договоримся о разделе реки с китайцами пополам, то даже и в таком случае свою половину китайцы, по слабости или из своих каких-то будущих дипломатических соображений, могут уступить…
Ветер в травах, глубоких, похожих и на рожь, и на камыши. А в травах кости, расклеванные, побывавшие под затоплением, промытые, обглоданные.
Это умерли солдаты и казаки в прошлом году, возвращавшиеся Амуром из Николаевска в Забайкалье. Когда подписан был Парижский мирный договор 1856 года, Муравьев сам не поехал сюда, а послал приказание — вернуть войска в Забайкалье, они у моря уже не были нужны. Люди желали
