Гроб Господен, а сбыта товаров и безопасных путей в Индию.
…Увлечение французской аристократкой Де Ришемон началось летом в Австрии, оно превратилось в сильное чувство и в связь, охватившую Николая со всей зрелой силой, которой он не давал воли в России ради службы и выработки современных убеждений. Знакомство состоялось раньше, еще в Париже. Молодые люди заметили друг друга. Семья Де Ришемон была известна великой княгине Елене Павловне, урожденной принцессе Вюртембергской.
Николаю всегда казалось, что его убеждения не устоялись. Теперь оказалось, что у него убеждения есть. Он унаследовал их от отца, твердые взгляды на жизнь и на землю, понятия здравой и естественной нравственности. Он увидел свои достоинства глазами француженки и познал свои качества. До сих пор ему казалось, что он из европейских теорий развития общества лишь подбирал что-то для себя подходящее. Кстати, отец его когда-то служил в Сибири и был убежден, что наше будущее там. Как бывает часто, мнение отца переходит против воли к сыну. Как говорят французы: каждое последующее поколение доводит идеи предыдущего до абсурда! Не отсюда ли ненависть Николая Муравьева к завоеваниям и великим битвам, к движению в мир древних народов, где кипит своя своеобразная жизнь и иуда не нам лезть. Не от отца ли желание переменить кровавые покорения на бескровно добываемые трудом плодородные и богатые просторы.
Общество склонно полагать, что для карьеры Сибирь избирают лишь неудачники или по намерению поправить денежные дела, имея в виду взятками. Там есть с кого взять. «Иди! — сказал отец, когда Николай еще много лет назад только заикнулся. — Там наше будущее. Золотое дно! Имей только голову на плечах, и дорога из Иркутска только в канцлеры». Теперь Муравьев после своих увлечений ссыльными, отбывавшими у него сроки, мог бы добавить: «Иди в командующие всеевропейской революционной армией!» Не зря знания языков, полученные в пажеском корпусе, давали ему свободу в Европе, во всех слоях общества, он в любой стране не чувствовал себя иностранцем. Войны и зрелища жестокостей он перенес в свое время и закалился, втайне, как и все, кто видел смерти людей и казни, может быть, гордясь своей стойкостью, которая еще может пригодиться.
Николай не избегал общих понятий и модных знаний. Он был безукоризненно смел в служебных суждениях о развитом государстве, о реформах в армии и о благоустройстве народа. Он оставался таким при продолжавшихся посещениях своей покровительницы Елены Павловны, у которой служил когда-то пажом. Очаровательная, с годами не стареющая, великая княгиня Вюртембергского рода, в котором смешалась кровь многих европейских дворов, она умела выбирать себе любимцев. Муравьев был почтителен, храбр, молод, горяч не по годам развитым, но сдержанным умом, и ему нельзя было отказывать в поддержке. Елена Павловна известна созданием благотворительных учреждений, больниц, госпиталей, учебных заведений. Покойный ныне император, родной брат ее мужа, не противился. Она сама предложила ему назначить тридцатипятилетнего генерала губернатором в Тулу. Муравьев посещал дворец Елены Павловны, но помнил пословицу, что для смышленого слушателя не надо много слов.
Елена Павловна с первого же взгляда, казалось, полюбила Екатерину Де Ришемон. Она сказала, что лучшего брака для Николая Николаевича нельзя желать. Брак с француженкой не будет обременять Колю Муравьева связями с семьей и многочисленным русским обществом, которое еще не установилось как следует, ждет для этого реформ, которые пока не совсем ясны. Напротив, этот брак даст ему высоту развития и независимость. Это будет постоянный канал на Европу, через который бывший ее паж Коля Муравьев, нынче возмужавший и ставший ей своим и родным, будет поддерживать по закону сообщающихся сосудов уровень своих вкусов и познаний. Конечно, наш Коля умеет, трансформируя их, применять к непрерывно меняющимся обстоятельствам нашей империи.
Теперь у Муравьева были убеждения и было дело. Время поисков прошло. Путь найден. Молодость была терпеливой и оказалась к исходу своему незапятнанной. Француженка-жена была его европейским ангелом-хранителем, само существование ее, с ее интересами, не позволяло Николаю опускаться до умственной жизни генерала и губернатора на провинциальной окраине. Блеск Парижа отраженным светом сиял и от сибирского Муравьева, создававшего на Ангаре молодую Европу, смесь Сибири с Америкой.
Но этого нельзя исполнить без поддержки и общения с теми, кто был противником монархии.
Так сухой карьерист, отвергавший в течение всей своей молодости порывы чувства ради хорошей жизни в будущем, лихой военный, мчавшийся с поручениями командующего по горам Балкан и Кавказа, холодный свидетель казней целых аулов, когда одни племена черкесов накидывались и вырезали других «немирных», он сам превращался в убежденного сторонника своих ссыльных друзей, преданного новым идеям, о которых он знал прекрасно и раньше, но действия которых на себе не замечал. Где-то в душе копилось и ожило, когда явилось дело, для созидания которого он готовился всегда.
Много революционного духа придал ему брак с французской аристократкой, хотя семья ее была противником революции и ненавидела Бонапарта. Он избавился от смерти своей души в чиновничьем будущем, он обретал бессмертие и чувствовал себя птицей, орлом, из тех, которых воспевали. У его мысли явился полет, а его хищность превращалась в силу с новым смыслом, а острый глаз, который так ценили в нем командующие на войне, уже искал жертву. И теперь, в подтверждение своих понятий, он еще больше убеждался, что как Балканская, так и Кавказская войны ненавистны ему. Как он сумел тогда быть таким молодо-бессердечным и утаить в себе отвращение. И как все это пригодилось ему теперь. Ему казалось, что лорд Элгин, идущий ему навстречу, должен быть похож в чем-то на него самого. Это будет опасный и достойный противник.
Как и многие, хотя далеко не все, офицеры, участники минувших войн, Николай Николаевич задумывался, неужели наша защита и помощь народам, за которые мы воюем, так нужны им, как генералам чины, а государю слава, а сами мы при этом не нужны ни тем, ни другим. Страна рвалась не туда, куда надо, по-старому пути предрассудков, не за тем, за чем надо, мертвые идеи искусственно и лживо оживлялись, чтобы вызвать войска на самопожертвование. Религия никогда не увлекала Николая. Он, карьерист, был чужд чьей бы то ни было тяжелой руке; религия была лишь помехой, хотя ее обрядность оставалась обязательной.
Россия оглуплена, одурачена своими подвигами на востоке. Чтобы остановить движение к Гробу Господню, нужна перемена политики. Это возможно только при свержении монархии и революции.
Екатерина Николаевна, как однажды пришло Николаю Николаевичу в голову, могла бы сказать: ты — Nicholas, умен и честен от природы, воспитан, чтобы быть чиновным и пробиться в люди,
