голове у меня стало мутиться. Следователь сказал:
— Подтверждаете ли вы, что показания, которые вы давали в полиции, в основном верны?
— Да, верны.
— Вы показали, что ваш брат, незадолго до своей гибели, отошел от группы людей, где находились и вы, и направился к своей машине?
— Я не знаю, где была…
— Ну, в ту сторону, где стояла машина.
— Да.
— Вскоре после этого, точнее — через несколько секунд, услышав крик, вы подбежали вместе с другими к телу брата?
— В ту минуту он был еще жив.
— Но он тут же умер?
— Да.
— И вы не видели, кто бросил нож и убил его?
— Нет, не видела.
Это было все… Меня проводили на мое место. Кто-то принес мне стакан воды, и я залпом осушила его. В зале было душно и тесно. Вентиляторы работали на полную мощность, но окна были занавешены шторами, и воздуха не хватало.
Следователь зачитывал чьи-то показания. Начала я не слышала, но потом, до меня дошло, что это — показания мамы, ее интонации можно было уловить Даже в скупой протокольной записи, которую зачитывали сухим официальным тоном.
Потом раздался голос, который я слышала тогда в деревне и который с тех пор ни разу не звучал в моих ушах, разве что по ночам, во сне. Но это было уже не бессвязное бормотание, не визгливый смех, а тихая, спокойная, почти бесстрастная речь. Наконец, я решилась взглянуть на Хики и чуть было не вскрикнула от неожиданности. Дело не в том, что он выглядел более бледным и худым, чем большинство присутствовавших в зале мужчин; у него всегда было хрупкое сложение, и я знала, чего мне ждать. Не удивило меня и то, что он сильно постарел за это время, потому что я уже видела, как изменилась моя мать. Потрясло меня другое. Казалось, что он умер, и если ему все же удается держаться на ногах, то только благодаря сверхчеловеческому усилию воли; тело еще живет, но сердца и души в нем нет, и неизвестно, что на их месте.
Следствие между тем продолжалось.
— Да, я заведовал сожженной школой. Да, я находился там во время пожара.
— В самом помещений?
— Я там живу… жил…Но в момент, когда школа загорелась, я был в клинике…
— Что-вы предприняли, когда узнали о пожаре?
— В деревне же ничего нет — ни… — начал было Хийи, но следователь перебил его — не потому, что испытывал к нему неприязнь, а просто не хотел выслушивать то, что уже известно.
— Что же вы предприняли?
— Я побежал к школе. Почти все здание было охвачено огнем. Я пытался спасти все, что можно. Это было очень нелегкое дело. Потребовалось много, очень много времени, прежде чем… прежде чем…
Следователь резко сказал:
— Разумеется, сначала вы разбудили детей. Они ведь уже спали?
Хики долго смотрел на него, потом бесстрастным тоном ответил:
— В этом не было нужды. Их всех предупредили и заранее вывели из здания.
— Что было дальше?
— Я заходил в школу пять или шесть раз, не помню точно. В последний раз я увидел… увидел Премалу.
Хики задыхался: видно было, что говорить ему очень трудно. Отдышавшись, он продолжал:
— Я не знал, что она приехала в деревню. Не знал, что она в школе. Вероятно, она зашла туда после того, как вывели детей. Никто не знал, что она там.
— Возможно, она искала вас?
— Вполне возможно. Но я ее не искал. Когда я увидел ее, то не поверил своим глазам — думал, что это галлюцинация. Она лежала за дверью. Но дверь никак не открывалась, мне пришлось долго возиться. Иначе я мог бы… я мог бы…
Он запнулся, голос его упал до еле слышного шепота. Следователь мягко спросил:
— Что вы предприняли потом?
— Я поднял ее на руки… — Голос Хики вдруг взметнулся почти до крика. — И вынес на улицу. А потом передал тело ее убийцам!
Зал наполнился гулом голосов, многие вскочили с мест, кто-то громко потребовал тишины. Адвокаты, поднявшись, старались перекричать остальных. Потом шум утих, волнение улеглось.
Снаружи снова и снова слышалось протяжное кваканье. Я никак не могла понять, в чем дело. Мой ум, как опасливый кот, боялся подойти к истине. Наконец я сообразила, что это лягушачье кваканье. Лягушки появляются вместе с дождями, а дожди уже начались… когда? Три дня назад? Или четыре? Почему я не догадалась сразу?
— Вы говорите, что стояли рядом, когда увидели, как он идет к машине? — Это был уже голос следователя.
— Да.
Теперь я понимала смысл того, что говорили, и стала слушать.
— Можете ли вы сказать, на каком, примерно, расстоянии вы находились от того места?
— Шагах в десяти.
— Это совсем близко.
— Да.
— Вы слышали вскрик?
— Да.
— Но вы не видели, кто бросил в него нож?
Бледными бескровными руками Хики так крепко схватил деревянный барьер перед собой, что, казалось, вот-вот костяшки порвут кожу.
— Да, видел. Это сделал Говинд.
Говинд? Говинд? Не может быть! Ведь я его сама держала, плотно прижимала к себе, даже слышала, как бьется его сердце. Неужели я все это вообразила — вплоть до мельчайших подробностей, до биения его сердца? Как я могла? Как?..
Я встала с места и сказала:
— Нет, это не Говинд. Я держала его обеими руками.
Хики повернулся в мою сторону, его глаза встретились с моими. Мы были в переполненном зале, но мне казалось, будто мы одни. Следователь, зал судебных заседаний, сидевшие в нем люди — весь этот обыкновенный мир, к которому Мы принадлежали, внезапно скрылся из глаз, и мы оказались на некоей ледяной планете— далекой и одинокой, — куда никто не мог за нами последовать.
Хики отвел от меня взгляд и уверенно произнес:
— Вы ошибаетесь.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Через три дня после допроса Говинда арестовали по обвинению в убийстве Кита. Но судья отложил слушание дела и потом откладывал еще два раза, пока не. решил, наконец, начать процесс. И тогда Говинда снова взяли под стражу.
Я ходила к нему в тюрьму. Ричард хотел пойти со мной, но я не разрешила. Тюрьма была та самая, где сидела Рощ ан, только Говинд находился в другом здании. От кабинета начальника тюрьмы я машинально хотела повернуть налево, но один из надзирателей (их было двое) остановил меня, показал направо, и с некоторым удивлением спросил:
— Вы здесь уже бывали?
— Да, — ответила я, и подумала: «Но с тех пор прошла целая вечность».
— А вы… — начал было надзиратель, но, заметив, что его
