— И это говорит историк, находящийся в самой гуще исторических событий! — с улыбкой упрекнул Михаил. — Зато через несколько лет ты об этой ночи еще будешь своим студентам рассказывать, как, наверное, уже рассказываешь об августе девяносто первого.
— Ты прав, — вяло отмахнулся Денис, — но то ли из меня хреновый историк, то ли у тебя превратное представление о людях моей профессии. Историк должен сидеть в теплом кабинете и анализировать происходящее с точки зрения общемировых процессов, а не мерзнуть в толпе на площади — отсюда многого не увидишь.
— В принципе, я согласен. Эх, жаль, нет у нас с собой приемника… Слушай, а это что такое — да у него там, кажется, телевизор?
Князев посмотрел в указанном направлении и увидел нескольких человек, сгрудившихся возле припаркованной у здания бывшего архива ЦК КПСС иномарки. Владелец машины выставил на капот маленький переносной телевизор, работавший от автомобильного аккумулятора.
Приятели ускорили шаг и через пару минут уже жадно глядели в небольшой экран. По одному из каналов шел экстренный выпуск новостей, причем корреспондентка брала интервью у сторонников Верховного Совета, которые в тот момент тоже грелись возле своих костров.
— О черт! — излишне громко воскликнул Михаил, толкая в бок Князева. — Нет, ну ты посмотри на эти рожи! А мы-то удивляемся, почему их с нами нет!
— Потише, пожалуйста, — попросил один из стоявших рядом людей, и Ястребов виновато улыбнулся, не переставая теребить Дениса. Впрочем, тот и сам не отрывался от экрана, на котором крупным планом красовался Вадим Гринев.
— У нас уже сформированы боевые группы, по десять человек в каждой, — говорил он, раздуваясь от сознания собственной значимости. За его спиной, прислушиваясь и кивая, находился второй член их бывшей компании — Сергей Иванов.
— Ну и как тебе наши красавцы-десятники? — яростно закуривая, поинтересовался Ястребов, когда они отошли немного в сторону, чтобы обменяться впечатлениями, не мешая окружающим.
— А чему ты удивляешься? Гражданская война разводит по разные стороны баррикад.
— Но ведь в девяносто первом году мы были вместе!
— Тут, конечно, есть определенная загадка, — согласился Князев. — Насчет Иванова я не очень удивляюсь — это абсолютно беспринципная личность. Другой вопрос — зачем человек, больше всего на свете дорожащий собственной шкурой, полез туда, где стреляют? Может, оружием захотел разжиться или понадеялся заняться мародерством? А вот Гринев меня поразил… Два года назад он геройствовал больше всех нас и даже получил пулю в бедро!
— Вот именно! И что с ним произошло за эти два года — уму непостижимо. Однако все это весьма печально, — подытожил Ястребов. — Что, если они полезут сюда и нам придется с ними драться?
Вместо ответа Денис пожал плечами и красноречиво развел руками.
— А, кстати, — заговорил он несколько минут спустя, когда они вновь направились в сторону Моссовета, — обрати внимание на интересную историческую аналогию. Ведь и в эпоху Великой французской революции девяносто третий год выделяется контрреволюционным восстанием, которое подняли сторонники монархистов в провинции Вандея. Если считать события 1991 года антикоммунистической революцией, — а это, несомненно, так, — то неизбежно должна была произойти и попытка контрреволюционного переворота, которую мы сейчас наблюдаем.
— Да, но ведь именно в том же 93-м году произошел якобинский переворот, который является прямой аналогией большевистского переворота тысяча девятьсот семнадцатого, — отвечал Ястребов. — Впрочем, черт с ними, со всеми этими аналогиями, в данный момент они меня не очень греют… Поговорим лучше о женщинах. Ты знаешь, что я тут недавно встретил Марусю Сергееву?
— Серьезно? — оживился Денис. — Ну и как она?
— Плохо. Точнее сказать — очень плохо. Опускается девушка.
— В каком смысле?
— В прямом. Подурнела, пьет много, за собой почти не следит. В общем, грустное и жалкое зрелище.
— А что с ней случилось?
— Неудачи в личной жизни, можно даже сказать — трагедия. Ты знаешь, что вскоре после окончания школы она вышла замуж за какого-то придурка и родила от него сына?
— Да, знаю. Но ведь ты же мне рассказывал, что не прошло и двух лет, как она развелась.
— Все верно, развелась и начала гулять. Сына подбрасывала Верке и Вадиму Гриневым, а сама бежала на свидание с очередным хахалем. Но не в этом дело.
— А в чем?
— В этом году ее сыну исполнилось бы шестнадцать лет, но, увы, не исполнилось!
— То есть как — не исполнилось? А что с ним стало? — Денис всегда с большой симпатией относился к Марусе, поэтому слушал рассказ Ястребова с живейшим интересом.
— Менты забили, — коротко отвечал Михаил и, чуть помолчав, добавил: — Насмерть.
Князев вздрогнул.
— О черт! Да не молчи, свинья ты этакая, расскажи поподробнее.
— А чего тут рассказывать? Однажды летом ее ненаглядный сынок нарядился в белую рубашечку, новенькие джинсы и отправился гулять со своими приятелями. Ну, естественно, выпили ребята, не без этого, и начали бузить во дворе — орут, магнитофон врубили, девчонки визжат — все как обычно. Кто-то из соседей вызвал милицию. Приехал наряд, пацанам приказали разбегаться по домам. Ну, а ее Славик вдруг начал возмущаться: «Почему вы нам грубите, почему наших девочек обзываете?» Естественно, ему заломили руки, запихнули в машину и повезли в отделение. Что с ним там делали, можно только догадываться, но поутру Марусю вызвали уже не в отделение, а в морг местной больницы — «приезжайте опознать тело вашего сына». Она, естественно, в диком шоке, мчится туда — и что же? Лежит ее красивенький Славик уже без всяких джинсов, с изуродованным, почерневшим лицом, в разорванной и залитой кровью рубашке. С ней сделалась жуткая истерика, врачи еле привели в чувство, а потом объяснили, что вчера его доставили из ментуры уже мертвым, сказав, что таким и подобрали на улице. Маруся бросилась опрашивать друзей, те рассказали все как было, после чего она побежала в прокуратуру. Там завели уголовное дело и, кажется, кого-то из ментов того отделения даже посадили лет на пять, но что толку? Единственный сын разведенной матери — и так дико погиб, всего лишь за то,
