Его напарник в этот момент извивался и хрипел на полу под сапогами пинавших его омоновцев.
— Молчи, гнида! — отвечал один из бойцов, подталкивая Вострякова в спину дулом автомата. — Давай на выход. Твое счастье, что вовремя выбросил пистолет, а то бы мы вас обоих замочили только так…
— Ну что, братан, может, обнимемся, ведь столько лет не видались? — продолжал хорохориться Востряков, когда его, заломив обе руки за спину, тащили в милицейскую машину мимо Петра Демичева.
Вместо ответа тот погрозил ему кулаком и направился в сторону освобожденного заложника.
— Ты цел, парень? — деловито осведомился он. — Ну, иди поздоровайся с родичами.
Но еще раньше, чем подоспели родители, к Андрею бросилась Наталья.
Петр укоризненно покачал головой, но все же не смог удержаться от шутки:
— Заберите своего малыша, мамаша. — Положив руку на плечо Андрею, он слегка подтолкнул юношу к Наталье.
Она снова покраснела, но так и не посмела поцеловать своего возлюбленного на глазах у его родителей, выбегавших из омоновского автобуса.
Глава 17
ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ ГОД
Насколько же холоднее, страшнее и озлобленнее была ночь с третьего на четвертое октября тысяча девятьсот девяносто третьего года, по сравнению с дождливой летней ночью двадцать первого августа тысяча девятьсот девяносто первого! Не было уже того воодушевления и залихватской веселости, создававших атмосферу трагикомического балагана, зато царила хмурая сосредоточенность и периодически накатывающее волнами тревоги ожидание.
Именно поэтому Денис Князев и Михаил Ястребов, случайно столкнувшиеся в толпе под окнами Моссовета, не просто пожали друг другу руки, а радостно обнялись — настолько приятно было видеть знакомое лицо посреди царящей в городе вакханалии преступного безвластия.
— Где, черт подери, войска? И почему бездействует Ельцин — спит, что ли, старый хрыч? — возбужденно заговорил Михаил, стоило им выбраться из толпы и, закуривая, отойти в сторону.
— Я слышал, что войска уже движутся к Москве, — отвечал Денис.
— Как — движутся? — не унимался Ястребов. — Прогулочным шагом, что ли? А где милиция? Я только что прошелся по центру от самой Лубянки — ни одной патрульной машины! Закрылись в своих отделениях и собственное оружие стерегут? Что творится, хотел бы я знать.
— Классическая ситуация двоевластия, когда большинство властных структур выжидают, чья возьмет. Все это уже было в нашей проклятой истории…
— Эх, мне бы твою невозмутимость!
— Да я беснуюсь не меньше тебя! — взбеленился Князев. — Но что делать, если, как и в девяносто первом, остается только ждать? Расскажи лучше, как живешь. Впрочем, я знаю, что ты теперь работаешь в «Столичных известиях» — читал твои статьи.
— Ну, а тогда что рассказывать. Сам-то как?
— Защитил кандидатскую, преподаю в одном частном университете и потихоньку собираю материал для докторской.
— Все ясно. — Михаил бросил окурок в костер, разведенный у подножия памятника Юрию Долгорукому, и немедленно прикурил новую сигарету. — Однако сегодня нас что-то маловато… В девяносто первом было гораздо больше — и Дубовик, и Попов, и Гринев, и Демичев! Где они все, черт бы их подрал? Неужели заматерели, обзавелись семьями и теперь сидят по домам?
— Не знаю, — пожал плечами Денис. — Я уже давно ни с кем не созванивался.
— Получается, что на этот раз из всего нашего класса только мы с тобой пришли защищать демократию?
— Похоже, что так…
Однако Князев ошибался — и буквально через минуту убедился в своей ошибке.
— А сейчас перед вами выступит бывший депутат Верховного Совета Эдуард Архангельский, который одним из первых сложил с себя депутатские полномочия, — объявили с балкона Моссовета.
Толпа недружно захлопала.
— Что-что-что? — изумился Ястребов. — Эдик был депутатом? Интересно — от компартии, что ли? А ну-ка пойдем послушаем этого проходимца. — Увлекая за собой не менее удивленного Князева, он снова затесался в толпу, стараясь пробиться поближе.
Архангельский выступал весьма эффектно, явно играя на публику — простоволосый, то и дело поправляющий очки, в светлом плаще нараспашку и белой рубашке с галстуком. Он производил впечатление «а ля революционный демократ», как не преминул заметить Князев.
Прежде всего Эдуард заклеймил позором «врагов демократии и всех, кто страшится радикальных перемен, необходимых нашему обществу»; затем призвал собравшихся «забить последний гвоздь в гроб Советской власти, выродившейся в собрание черносотенцев», и, наконец, лично прошелся по «вождям кровавого мятежа» — Хасбулатову и Руцкому.
— Они похваляются чемоданами компромата, — гневно звенел голос Архангельского, — но при этом настолько попрали все границы морали и чести, что их самих уже ничем не проймешь. Нельзя скомпрометировать людей, чья совесть представляет собой половую тряпку!
— Ишь как глаголет — заслушаешься! — ехидно заметил Ястребов, когда Архангельский, сорвав свою порцию аплодисментов, удалился в здание, уступив место на балконе другому оратору. — А ведь много лет старательно и прилежно делал партийную карьеру!
— Ты думаешь, он почуял, откуда ветер дует, и решил вовремя переметнуться?
— Думаю, да, и это меня весьма обнадеживает. Если уж такой осторожный и осмотрительный конъюнктурщик рискнул засветиться здесь, значит, с Верховным Советом скоро будет покончено.
— Ладно, черт с ним, — заявил Денис, поправляя шарф, выбивавшийся из-за воротника старенькой кожаной куртки, — пойдем вернемся к костру, погреемся.
— А может, спустимся вниз, к «Националю»?
— И что там?
— Бабушки народным согревающим средством торгуют.
— Водкой, что ли?
— Ну не чаем же с малиной!
— Что-то мне не хочется сегодня пить.
— Как знаешь, — пожал плечами Ястребов.
Они немного потоптались у одного костра, а затем не спеша направились к другому, разведенному возле баррикады, перегораживавшей Петровку у здания Генеральной прокуратуры.
— Что-то мне сейчас Юрик Корницкий вспомнился, — внезапно заявил Денис. — Вовремя свалил чувак! Хорошо ему теперь, сидя у телевизора и попивая пивко, наблюдать за тем, что тут у нас происходит.
