class="p1">Когда поют или разрывают хырку и открывают голову, пусть не встает, ни с кем не говорит, ненужных танцев не пляшет. Когда одежда на теле будет разорвана, пусть сейчас же снимет и положит перед старцем. Если дервиш его укорит или похвалит, пусть поблагодарит уста его и предложит ему что-нибудь. Если дервиш даст ему хырку, пусть возьмет, скажет, что следует, поцелует, а затем вернет ему. Если он выполнит для дервиша какую-нибудь работу, сошьет ему одежду или вымоет, пусть без благодарности ему не возвращает. Если будет от него дервишу какая-нибудь неприятность, пусть поскорее исправит и отплатит. Если же будет удовольствие, пусть скорее поблагодарит и воздаст должное. Себе же, пока может, пусть должного никогда не требует, особенно от дервишей. Исфаханцы сами требуют, но другим не воздают, хорасанцы не требуют, но и не воздают, табаристанцы не требуют и не воздают, жители Парса и требуют и воздают. И я слыхал, что суфизм прежде всего возник в Парсе.
Дервиш в молодости должен считать труд сокровищем, а в старости избирать медлительность. Во время принятия пищи он не должен отсутствовать от стола, дабы люди его не ждали, раньше всех руку к еде не протягивать и не должен кончать еду первым, а только в согласии со всеми. Он не должен желать большего, чем то, что ему досталось, никому без разрешения своей доли не уступать. Если он не может есть по болезни, он должен извиниться прежде, чем накроют скатерть. За едой он не должен говорить. Если он постится и накроют к еде, он не должен говорить о своем посте и может нарушать его. Омовение он не должен совершать без разбору, не должен становиться на молитвенный коврик, не должен совершать омовение по разным обрядам.
Условия благородства у суфиев таковы, как я сказал. Условия же влюбленных — в том, что они не должны отрицать экстатические изречения суфиев, а просить о разъяснении их. Их пороки [влюбленный] должен считать добродетелями, например, неверие их считать верой. Тайны их он никому не должен говорить, о похвальных делах хорошо отзываться, а непохвальные стараться исправить.
Когда он идет к ним, он должен надевать чистое платье, сидеть почтительно, хырку, если выпадет она ему на долю, уважать и надевать и прикладывать к голове, на землю не класть, на низкое дело ее не применять. Пока только может, он должен творить добро. Если он увидит, что суфии сняли хырку, пусть и он снимет. Если же эту хырку сняли от веселья, то пусть откупит ее за обещания или за пищу, возьмет и, поцеловав, вернет хозяину. Если же эта хырка упала от раздора, пусть никоим образом в это не вмешивается, а предоставит это пиру. Пусть никогда не входит, если у суфиев раздор, а если случайно попадет, то пусть сидит на месте и ничего не говорит. Пусть они сами уладят свои дела.
И среди суфиев нет доверенного божьего, который говорил бы: пришло время намаза, или: вставайте, совершим намаз, никто не понуждает их к служению богу, ибо они в этом не нуждаются и никто им этого не приказывает.
Пусть он в их среде много не смеется, но и не делает постного кислого лица, такого человека называют „туфлей“. Если он достанет какую-нибудь сладость, хотя бы и мало, пусть снесет им и извинится, что мало: хоть и мало было, но не хотел я придти с пустыми руками, сладость больше подходит для суфиев.
Я — суфий, а твое лицо — единственное среди всех красавиц.
Все знают, стар и млад, женщины и мужчины.
Что твои алые губы по сладости — халва,
А халву нужно дарить суфиям.
Если ты будешь таким, то целиком и как следует выполнишь обязанности друга суфиев, ибо правила благородства и правдивости друзей таковы.
Но те люди, которым от фигуры человечности достались тело, и жизнь, и чувства, т. е. благородство, и правдивость, и мудрость, — это пророки.
Если только эти три свойства в нем объединятся, то это, несомненно, ниспосланный пророк или мудрый хранитель, ибо в нем есть оба толкования: и физическое и духовное. Физическая добродетель — правдивость и знание, духовная добродетель — мудрость. И если от тебя сокрыто, почему мудрость поставили выше знания и почему мудрость предпочли знающему, то я это затруднение тебе разрешу. Знай, что знание [ма’рифат] по-персидски значит познавание, а познавать означает, что ты что-либо от порога познавания перевел в степень узнания. Мудрость [дониш] же по-персидски — знание [илм], когда ты знакомое и чужое полностью различаешь, по знакомству и чуждости, чтобы выявить степени добра и степени зла. И знай, что полнота знания в пяти разделах[315]. Что? и каково? и сколько? и почему?, т. е. что ты такое? каков ты есть? и почему ты? и сколько тебя?
И на вопрос: что ты? ответ таков, что ты скажешь: я знаю о том-то, что это такое или кто это такой. Это и есть знание, и звери это знание с людьми разделяют, ибо они признают свою пищу и своих детенышей и человек точно так же, но так как у человека прибавилась еще и мудрость, то он может знать и что и как и сколько и почему. Разве ты не видишь, что если поджечь пастбище зверей, то, пока они головы в огонь не сунут и не почувствуют боли от огня, они не удалятся, ибо они расценивают огонь через что, а не через как, а человек познает и что и как. Так стало очевидно, что мудрость выше знания.
Потому-то я и сказал, что у кого есть совершенство мудрости, тот — пророк, ибо пророки настолько выше нас, насколько мы выше зверей. У животных есть знание что и только, а у человека и сколько и как, а у пророков, которые наиболее совершенны среди людей, и как, и сколько, и почему и до конца. Звери знают только, что огонь жжет, человек знает, как он жжет, а совершеннейший знает, что жжет, и как жжет, и почему жжет, и по какой причине он жгуч.
Совершеннейший из людей — тот, у кого полнота благородства, а полнота благородства — в том, что у него полнота знания, а это только у пророков. Пророки полностью духовны, ибо у людей нет степени выше пророческой степени. И, следовательно, людьми, которым от фигуры человечности достались тело, и жизнь, и чувство, и свойство, могут быть
