часов. Не важно, идешь ты с кислородом или без — выше Шестого лагеря нельзя выжить больше определенного времени. Если мы выходим на вершину, то должны спуститься в самый верхний лагерь на противоположной стороне так, чтобы всего наш поход длился не более восемнадцати часов*.
— Йоги и Яш уже бывали на вершине? — спросил я.
Я хотел это узнать с того дня, когда Запа сказал, что сам на вершину не пойдет.
— Разумеется, — сказал Запа, — трижды.
— Отлично, — сказал я. — Джош знает, что ты не идешь с нами?
Запа отрицательно покачал головой, благословил нас по-буддийски и сказал:
— Встретимся в Катманду. Вам пора.
Когда мы вышли из лагеря, было темно. Ясное небо, ужасно холодно. Наш путь лежал по северному ребру к вершине. Возбуждение небывалое: оставались всего-то ночь в Пятом лагере, ночь в Шестом лагере, а там — вершина мира.
ПОХОД К ПЯТОМУ ЛАГЕРЮ был больше похож на забег, чем на обычное восхождение. Мы пользовались установленными ранее веревками. Первым шел Йоги, и мы должны были за ним поспевать. Сначала я шел так: двенадцать шагов, минута, чтобы перевести дух, еще двенадцать шагов. Через час число шагов упало до восьми, а число минут на перевести дух я уже не помню. Было невозможно поверить, что иные альпинисты заходят на вершину без кислорода. А Джош был как раз одним из них. Впрочем, подозреваю, в этот сезон он шел с кислородом — хотя бы для того, чтобы быть в ясном уме на случай, если что-то пойдет не так с клиентами.
* Разные альпинисты могут проводить на вершине Эвереста разное время. Рекорд — около суток нахождения на вершине (без учета времени на подъем и спуск) — поставлен в 1999 году и принадлежит (покойному) Бабу Чихри Шерпе.
Взошло солнце, и мы увидели пирамиду Эвереста — такой мы ее еще ни разу не видели. Она была огромная. Сверху падали не снежинки, а кристаллы чистого льда. Невероятной красоты картина напомнила моим плохо соображающим мозгам, что у меня есть камера. Я крикнул Сунджо, чтобы он меня подождал; он был только рад. Я вынул камеру, добрался до него, включил ее. Как там говорил Джей-Эр?
— Ну, скажи, что ты сейчас чувствуешь? — спросил я. — Тебе остается меньше двух километров до высшей точки планеты.
Кадр был отличный — Сунджо прямо на фоне вершины.
— Мне страшно, — сказал Сунджо. — И одновременно я полон надежды, что взойду наверх. И мне боязно за деда. Я представить себе не мог, как трудно здесь будет.
Больше мои пальцы без внешних рукавиц выдержать не могли.
— Хочешь, я тебя теперь поснимаю, — предложил Сунджо.
— Да не, нормально. Нам надо пошевеливаться. Через полчаса мы набрели на первый труп. Его — её, это была женщина — заметил Сунджо, остановился и застыл, смотря вниз. Я нагнал его. Йоги пробежал мимо нас, словно ничего не заметил, только я уверен, что он заметил. Метрах в пятнадцати лежало еще одно тело, но ничком, поэтому я не мог понять, кто это.
Я никогда раньше не видел мертвого человека, не говоря уже о ком-то, кто замерз насмерть. Погибшая была больше похожа на восковую фигуру, чем на человека, который когда-то жил и дышал. Это почему-то было особенно неприятно. Она пролежала здесь порядочно, судя по истрепанной одежде. Похоже, умерла она сидя, а потом ветер повалил ее на бок. Ей оставалось каких-то пару часов дойти до палатки в Четвертом лагере. Не знаю, сколько мы там простояли, и, наверное, стояли бы и дальше, если бы Йоги не крикнул нам: мол, пора двигаться. Я начал считать тела погибших. Насчитав пять, я бросил это занятие и больше не смотрел по сторонам.
К полудню мы вышли на крутую часть северного ребра. Там было куда холоднее. Веревки замерзли, шерпы выдолбили во льду маленькие ступени, чтобы было удобнее лезть.
Йоги подождал, пока мы дойдем до него. Обернувшись, он показал пальцем вниз — там виднелись палатки Четвертого лагеря, потом вверх — где виднелись палатки Пятого лагеря, и добавил что-то по-непальски.
— Полпути, — перевел Сунджо. — Нам еще идти шесть часов.
Следующие шесть часов были не из приятных, плюс поднялся ветер. Мы скрючивались в три погибели, чтобы нас не сдуло с ребра. Приподнятое настроение осталось далеко позади. Думаю, единственным, что тянуло меня наверх, была мысль о лежащих в лагере кислородных баллонах. Не знаю, что тянуло наверх Сунджо. Наверное, страх перед китайцами позади нас и запах свободы впереди.
Мы вошли в Пятый лагерь без нескольких минут семь вечера. Высота 7700 метров. По ощущениям — подняться выше мы физически не можем. Это был натуральный конец света. Да и лагерем это было назвать нельзя — несколько расчищенных площадок вдоль северного ребра, от первой до последней около полутора километров, и никакой защиты от воющего ветра. На больших площадках помещалось пять-шесть палаток, на площадках поменьше — одна-две. Палатки были на нескольких площадках, но сколько там людей, сказать было сложно. По-моему, большинство палаток пустовали, ждали альпинистов, поднимающихся из Четвертого лагеря или спускающихся из Шестого после попытки захода на вершину.
Наша кучка барахла была едва заметна на фоне других палаток. Наши две стояли, прикрученные к вмерзшему в лед и снег мусору, оставленному предыдущими альпинистами. Яш кипятил воду на чай — но меня больше интересовала маска на его лице. Он двигался вдвое быстрее, чем любой из нас.
Я схватил ближайший баллон, вынул из рюкзака маску, присоединил ее к баллону и уткнулся в нее лицом. У меня нет слов, чтобы описать чувство, которое я испытал с первым глотком кислорода. Кто-то скажет: блаженство, но я испытал нечто в сто, тысячу раз сильнее.
Яш помог Сунджо надеть другую маску, и когда мы с ним глянули друг на друга, то громко расхохотались.
Мы выжили! Мы выживем! Может быть, мы даже зайдем на вершину!
-КИТАЙЦЫ ПЛАНИРУЮТ ПОДНИМАТЬСЯ в Четвертый лагерь завтра, — говорил кто-то из ПБЛ Джошу.
— Чушь собачья! — плюнул Джош. — А акклиматизироваться они, значит, не собираются?
— Эти ребята уже акклиматизированы. Один из моих товарищей по группе немного говорит по-китайски. Они все сидели на К2, и тут приходит приказ лететь сюда. Они не сказали этого прямо, но я готов поспорить, никто из них не сделает ни шагу вниз, пока не попробует
