Все кажется возможным, когда мы абсолютно беспомощны или абсолютно могущественны, и оба состояния стимулируют нашу доверчивость.
Гордость — это чувство ценности, полученное от чего-то, что не является органически частью нас самих; в то время как самооценка проистекает из возможностей и достижений нашей самости. Мы гордимся тем, что идентифицируем себя с воображаемым «я», лидером, святым делом, коллективной собственностью. В гордости есть страх и нетерпимость; она отличается нечувствительностью и бескомпромиссностью. Чем меньше задатков и потенциала в самом себе, тем более настоятельной становится потребность в гордости. Сердце гордости — самоотрицание. Абсолютно верно, что, когда гордость освобождает энергию и служит стимулом к достижению, это может привести к примирению с самим собой и достижению подлинной самооценки.
Мы обретаем чувство ценности, осознавая наши таланты и занятость или отождествляя себя с чем-то отдельно от нас, будь то дело, лидер, группа, собственность и тому подобное.
Из этих трех самым сложным является путь самореализации. Такое происходит только тогда, когда другие пути к чувству ценности более или менее блокируются. Талантливых людей нужно поощрять и привлекать к творческой работе.
Их стоны и жалобы повторяются из века в век.
Действие — это высокий путь к уверенности в себе и уважению. Там, где оно открыто, к нему притекает вся энергия. Оно приходит к большинству людей, и награды за него вполне ощутимы. Культивирование духа неуловимо и сложно, и склонность к нему редко бывает спонтанной. Когда возможностей для действия много, культурным творчеством, скорее всего, будут пренебрегать. Культурный расцвет Новой Англии почти завершился после открытия Дикого Запада. Относительная культурная стерильность римлян могла бы быть объяснена их империей, а не присущим им отсутствием гения. Лучшие таланты были привлечены наградой административных должностей, так же как лучшие таланты в Америке привлекают наградами деловой карьеры.
Культивирование духа неуловимо и сложно, и склонность к нему редко бывает спонтанной. Когда возможностей для действия много, культурным творчеством, скорее всего, будут пренебрегать.
Судьбоносный процесс начинается тогда, когда человек освобождается «от свободы своего собственного бессилия», и заканчивается, чтобы оправдать свое существование собственными силами. Независимый индивид, стремящийся осознать себя и доказать свою ценность, создал все, что есть замечательного в литературе, искусстве, музыке, науке и технике. А независимый индивид, когда он не может ни осознать себя, ни оправдать свое существование собственными усилиями, представляет собой рассадник всевозможных расстройств и зерно судорог, которые сотрясают наш мир до основания.
Человек сам по себе стабилен лишь до тех пор, пока обладает чувством собственного достоинства. Сохранение чувства собственного достоинства — это непрерывная задача, которая налагается на все силы и внутренние ресурсы человека.
Каждый день мы должны доказывать нашу ценность и оправдывать наше существование заново. Когда по той или иной причине самооценка недостижима, независимый индивид становится взрывоопасной сущностью. Он отворачивается от бесперспективного «я» и пускается в погоню за гордостью — взрывным заменителем чувства собственного достоинства.
Все социальные беспорядки и потрясения уходят корнями в кризис личной самооценки, и великие усилия, с которыми массы охотнее всего объединяются, в основном являются поиском гордости.
Склонность к действию — симптом внутренней неуравновешенности.
Быть уравновешенным — значит быть более или менее спокойным. Действие, в сущности, — это размахивание руками, призванное восстановить равновесие и удержаться на плаву. И если верно сказанное Наполеоном Лазару Карно, что «искусство управления состоит в том, чтобы не позволять людям состариться в своей должности», то это и есть искусство неуравновешенности. Важнейшее различие между тоталитарным режимом и свободным общественным порядком — это, пожалуй, методы неуравновешенности, благодаря которым люди сохраняют деятельность и целеустремленность.
Быть уравновешенным — значит быть более или менее спокойным. Действие, в сущности, — это размахивание руками, призванное восстановить равновесие и удержаться на плаву.
Нам говорят, что талант создает свои собственные возможности. Но порой кажется, что сильное желание создает не только свои возможности, но и собственные таланты.
Время резких перемен — это время страсти. Мы никогда не сможем быть готовы к тому, что является совершенно новым. Мы должны приспособиться к этому, и каждая радикальная корректировка — это кризис самооценки: мы проходим испытание, нам приходится проявлять себя. Таким образом, население, подвергшееся резким изменениям, — это население отщепенцев, а отщепенцы живут и дышат в атмосфере страсти.
То, что мы страстно стремимся к чему-то, не всегда означает, что мы действительно хотим этого добиться или имеем особые способности к этому. Часто то, к чему мы стремимся самым страстным образом, — это замена того, чего мы действительно хотим и не можем получить. Как правило, безопасно предсказывать то, что выполнение чрезмерно заветного желания вряд ли по-прежнему вызывает у нас беспокойство. В каждом страстном устремлении само устремление значит для нас больше, чем объект наших вожделений.
Смирение — это не отказ от гордости, а замещение одной гордости другой гордостью.
Сомнительно наличие импульсивной или естественной терпимости. Терпимость требует усилий мысли и самоконтроля.
Даже добрые поступки редко лишены преднамеренности и «предумышленности». Таким образом, похоже, что какая-то искусственность, какое-то позерство и притворство неотделимы от всякого действия или отношения, ограничивающего наши аппетиты и эгоизм. Мы должны остерегаться людей, которые не считают нужным делать вид, что они хорошие и достойные личности. Отсутствие лицемерия в таких вещах намекает на склонность к самой развращенной безжалостности. (Притворство часто бывает обязательным шагом к достижению подлинности. Это форма, в которую вливаются и застывают истинные склонности.)
Контроль над нашим существом не похож на комбинацию сейфа. Один поворот ручки редко сразу открывает сейф. Каждое продвижение и отступление — это шаг к цели.
Скрытность может быть источником гордости. Парадокс заключается в том, что скрытность играет ту же роль, что и хвастовство: в обоих случаях мы занимаемся созданием маскировки. Хвастовство пытается создать воображаемое «я», в то время как скрытность дает нам волнующее чувство того, что вы принц, надевший маску кротости. Из этих двух черт характера скрытность является более сложной и действенной, поскольку в самосозерцании хвастовство порождает самодовольство.
Однако, как сказал Спиноза, «опыт слишком часто доказывает нам то, что люди ни над чем так мало не властны, как над языком своим, и смягчают свои страсти легче, чем собственные слова». Чтобы отличаться от того, чем мы являемся, мы должны осознать, что мы есть. Независимо от того, становятся ли разные результаты притворством или реальным изменением сердца, невозможно реализовать его без самосознания. И все же замечательно, что те самые люди, которые больше всего недовольны и больше всего жаждут новой идентичности, имеют наименьшее самосознание. Они отвернулись от нежелательного «я» и, следовательно, никогда не смотрели на него благожелательно. В результате те, кто недоволен более других, не могут ни имитировать сердечность, ни добиться реального изменения сердца. Они прозрачны, а их нежелательные качества сохраняются во всех попытках саморазрушения и самопреобразования.
