— Я понимаю, если бы он умер, — пояснила свою позицию блондинка. — Тогда бы мы, как обычно, устроили поминки. Но ведь он жив! Нам надо радоваться, что все обошлось!
— Я думаю, он и сам был бы рад повеселиться, если бы мог, — кашлянув, поддержала ее подруга. — Поэтому нет смысла менять программу.
— Тем более что мы столько денег угрохали на все про все! Лучше пошлем ему в больницу бутылку с нашего стола, — настаивала на своем Ирина.
Пока взрослые решали свои проблемы, предоставленные сами себе дети носились между холлом и рестораном, путались под ногами у Бюлента, мешали повару. Выудив откуда-то листочки бумаги, они снова занялись извечной детской забавой — начали запускать самолетики. Бумажные ястребки, как нарочно, все время попадали в кого-нибудь из сидящих, и дети, к явному неудовольствию взрослых, шныряли между кресел, залезали под столики, не обращая внимания на замечания.
Аркадий не участвовал в общем споре. Он сидел особняком, в уголке, на коленях у него лежал раскрытый журнал, но он не читал. То и дело он нетерпеливо посматривал то на Анвара (тот пытался дозвониться в авиакомпанию), то на часы.
Машин самолетик приземлился прямо на страницы. Аркадий хотел было в раздражении отбросить бумажку, но тут взгляд его случайно упал на текст — листок был исписан довольно убористым почерком. Всякого, кто взглянул бы на Аркадия в этот момент, поразило бы его изменившееся лицо. Вначале жених Леониды побледнел, потом покраснел, потом украдкой бросил взгляд на окружающих…
К нему подбежала Маша. Она протянула руку за самолетиком, но Аркадий остановил ее:
— Постой, постой! Откуда у тебя этот листок?
— Из блокнота.
— Из какого блокнота?
— Из коричневого такого, маленького.
— Где вы его нашли?
— Тут в холле… У стойки.
— А когда?
— В тот день, когда пропала бабушка Инесса и умер дедушка Семен…
— А остальные листочки — где они?
Маша нетерпеливо пожала плечами.
— Откуда я знаю? Мы уже почти все на самолетики повыдергали. И еще на кораблики. Они тут по всему пляжу валяются. Дядя Аркадий, вы отдадите самолетик?
— Погоди, Маша…
К немалому изумлению девочки, Аркадий выдернул листок из журнала, быстро свернул его в ястребок и протянул ей.
— Давай меняться! Я тебе этот, а ты мне свой.
— Давайте! Ой! Какой хорошенький! И летает здорово!
Довольная девочка убежала. Аркадия окликнул Анвар:
— Ваш рейс завтра, в 8 утра.
— Спасибо, — кивнул Аркадий и, засунув ястребок в карман, быстро вышел из холла.
Его исчезновения никто не заметил. Дискуссия между сторонниками и противниками вечеринки продолжалась.
— Мне кажется, это будет немного смахивать на пир во время чумы, — робко возразил ударник из «Мужиков и баб», но его тут же одернули.
— Ну и что? Вся наша жизнь — пир во время чумы. Ведь каждый день в мире умирают тысячи людей! Что же, нам теперь и не веселиться никогда?! — в голосах дамочек звучало искреннее возмущение. — В конце концов, кто не хочет, может не приходить.
На том и порешили. По плану вечеринка должна была начаться в 22. 00 в холле, чтобы затем плавно переместиться на ночной пляж. Ирина с Инной проверили всеобщую готовность, все оказалось в порядке. Дрова для костра, мясо для шашлыков, аппаратура для ансамбля, верблюды и фейерверки — все ожидало начала праздника.
«Турецкая ночь» приближалась.
ГЛАВА 15
Сергею приснился странный и страшный сон. Он — среди толпы голышей на нудистском пляже. Все они гермафродиты: бородатые дамы и грудастые мужики. Они смеются, лезут к нему, трутся об него, а потом вдруг все признаки пола начинают от них отваливаться — груди, пенисы, бороды… Они остаются гладкими, безликими куклами.
Сергей очнулся весь в поту — никогда еще не видел такой гадости! Он открыл глаза и увидел, что находится в больнице, той же самой, где уже успел побывать, и даже, кажется, в той же палате. Солнце, пройдя зенит, уже клонилось к закату. Первой мыслью было: «А доживу ли я до Москвы?» Ущерб здоровью, который был нанесен ему здесь, становился весьма существенным.
Действие лекарств, которыми его накачали днем, прекратилось, и теперь мучительно болели бок и голова. Он попытался вспомнить, как все это с ним случилось, — неожиданно рванувшийся в сторону и отделившийся от него купол, оставивший его беззащитным перед силой притяжения, и ощущение полной беспомощности перед тем, что ему предстояло, — падение вниз, на камни, с высоты четырехэтажного дома. Нет, он не потерял самоконтроля, в последние секунды в воздухе он отцепил трос и постарался сгруппироваться так, чтобы при падении спружинить ногами и перекатиться на спину. Но самого момента соприкосновения с землей он не помнил — только отдельные звуки: удар, треск, собственный крик…
Но вот он жив и даже, кажется, почти цел — во всяком случае, он не обнаружил на себе гипсовых повязок, которые бы свидетельствовали о значительных повреждениях. Несколько пластырей на лице и руках, перетянутая бинтами грудь — вот и все. Он попробовал пошевелиться — движение отдалось резкой болью в правом боку, но руки и ноги сгибались и разгибались совершенно свободно. Он попробовал сесть — боль волной ударила справа и прихлынула к голове, перед глазами все поплыло.
«Сотрясение и ребра», — успокаиваясь, поставил он себе диагноз. Действительно, отделался на редкость легко. Неделя отдыха — и он снова встанет на ноги. А с такими незначительными повреждениями можно отдохнуть и в гостинице. Он решил, что завтра же вернется туда, что бы ни говорили ему врачи.
И все же что это было? Случайность или чей-то злой умысел? Почему отцепился парашют? Из-за его халатности или по другой причине? Он постарался вспомнить, как готовился к полету. Да, он торопился, быстро скинул брюки и рубашку, надел рюкзак с парашютом… Успел ли он проверить все нужные крепления? Сейчас Сергей этого не помнил.
Он понимал, что таких вопросов у него не возникло бы, не будь того, первого, происшествия — тогда ведь кто-то явно с умыслом ударил его по голове. Без этого сегодняшний инцидент действительно выглядел совершенно случайным. Но теперь у него создавалось впечатление, что кто-то целенаправленно пытается убрать его с дороги: если не убить, то вывести из игры. Из какой игры?
По ассоциации он подумал о Леониде — все загадочные игры в отеле так или иначе были связаны с ней. Теперь он, кажется, понимал, почему! Но поговорить им так и не удалось. Он помнил ее полное сострадания лицо, склонившееся над ним, помнил то, как она сжимала его руку… Нет, нет, он не должен думать о ней так. Леонида — это его дело, а дело, как известно, нельзя смешивать с личным.
Итак, сегодняшнюю ночь ему предстоит провести здесь, в палате.
