— Я буду жаловаться фюреру.
— Это ваше право. А.наша обязанность — проверить содержимое портфеля. Прошу, господин группенфюрер! — В глазах старшего офицера Фогеляйн увидел железную решимость.
— Здесь документы секретного порядка. И вещи для фюрера.
— Не беспокойтесь, — сказал младший офицер. — Мы лишь взглянем на ваши секреты и на вещи, предназначенные рейхсканцлеру.
Начал накрапывать дождь.
— Пройдем вон туда и быстро покончим с этим неприятным делом, господин группенфюрер.
Старший офицер зашагал к развалинам неподалеку. Младший следовал за Фогеляйном.
Дождь хлестал вовсю, когда эти трое укрылись в полуразрушенном вестибюле какого-то дома. Старший офицер вскрыл портфель, вынул папку с документами и несколько продолговатых, очень тяжелых свертков.
— Что это?
— Деньги, — ответил Фогеляйн. Его била нервная лихорадка.
— То, что это деньги, нет сомнения. Но почему вы носите в портфеле золотые монеты Британского банка?
— Они предназначены фюреру.
— Фюрер приказал вам достать английские соверены?
— Да!
— Разве он собирается в Англию?
— Я не знаю намерений фюрера и для чего ему нужны эти деньги.
Между тем младший офицер листал бумаги в папке. Фогеляйн не сводил с него глаз. Он походил в те минуты на затравленного волка. Будь он один на один с любым из офицеров, он, не задумываясь, уложил бы его на месте. Но их двое.
«Двое, черт побери! Ну и попал я!»
— Послушай, Иоахим! — воскликнул в волнении младший офицер. — Да тут бог знает что, ты посмотри! Письмо господина Гиммлера группенфюреру Фогеляйну с приказанием во что бы то ни стало уговорить фюрера покинуть Берлин, и, как только это случится, немедленно доставить его в ставку рейхсфюрера СС. Еще один приказ господину группенфюреру — в случае неудачи плана с передачей рейхсканцлера в руки Гиммлера немедленно покинуть Берлин и отправиться на север для встречи какого-то шведа. Слушайте, господин Фогеляйн, да ведь это пахнет изменой.
Старший офицер бегло просмотрел бумаги.
— Что ж, нам придется сообщить о содержимом портфеля группенфюреру Мюллеру. Пусть он разбирается в этих бумагах и выясняет, зачем вам понадобилась такая огромная сумма в иностранной валюте. — Офицер встал, вынул пистолет. — Я пойду позади господина Фогеляйна.
— Подождите! — Фогеляйн вцепился в рукав старшего офицера. Он дрожал. — Я хочу предложить вам кое-что.
— Ладно, послушаем, — согласился офицер постарше.
…После неудачной попытки откупиться золотом Фогеляйн согласился на все требования офицеров.
— Хорошо, — сказал Фогеляйн. — Я помню эту схему наизусть. Можете записать.
Младший офицер фыркнул.
— За кого вы нас принимаете? Если вы обманываете фюрера, почему бы вам не обмануть нас? Нам нужен документ.
— У меня его нет.
— Этого не может быть, — жестко сказал старший офицер. — Вы, представляющий в ставке Гитлера рейхсфюрера СС, не имеете такого документа? Разве вы не информировали господина Гиммлера о плане обороны Берлина и правительственного квартала?
— Со мной этого документа нет.
— Верим, — охотно согласился старший офицер, — Сделаем так. Вы отправитесь к себе, возьмете документ и принесете нам сюда. Ваши вещи останутся у нас. Мы отдадим их вам немедленно, как только получим то, что нам нужно. И хочу предупредить вас, господин группенфюрер, если вы рассчитываете на вероломство, первая моя пуля будет адресована вам. А я бью из пистолета без промаха.
Поэтому лучше не приводите с собой солдат. Мой коллега займет наблюдательный пункт там, откуда ему будет виден выход из Имперской канцелярии. В случае опасности он даст мне сигнал, и я скроюсь с вашим портфелем. Даю слово, что завтра же он попадет к господину Мюллеру. Идите! — властно прикрикнул на Фогеляйна старший офицер.
Двадцать первое апреля.
Кребс доложил Гитлеру, что в результате обстрела большая часть телефонных проводов порвана и ставка лишена связи с командующими армиями.
— Восстановить!
Десяток солдат ползали по двору Имперской канцелярии и восстанавливали связь. Вернулись живыми четверо.
— Ну и что? — заметил Гитлер. — Такова солдатская участь.
— Еще одна проблема, мой фюрер, — сказал Кребс, — не исключена возможность прорыва русских к центру города по тоннелям метро.
— Открыть шлюзы на Шпрее и затопить станции южнее рейхсканцелярии, — приказал Гитлер.
Кребс, видывавший всякое на своем веку, сам воплощение нацистской жестокости, окаменел.
— Но, мой фюрер!… — Язык его едва ворочался. — На станциях метро и в тоннелях тысячи раненых и жителей, спасающихся от бомбежки.
— Выполняйте мой приказ! — И ни слова больше.
Шлюзы открыли. Все, кто был в тоннелях, погибли. Все до единого…
День окончился сообщением о том, что войска Конева идут на штурм южнее участка внешнего обводного оборонительного рубежа.
В ночь на двадцать второе апреля.
Положение не улучшилось. Геббельс положил на стол фюрера перехваченную оперативную сводку Советского главного командования, переданную Информбюро.
«На Дрезденском направлении, — говорилось в сводке, — советские части, форсировав Шпрее, стремительно продвигаются вперед. Немцы спешно подтянули в этот район крупные подкрепления и с ходу бросают их в бой… Однако. … под ударами наших войск противник оставляет одну позицию за другой. К исходу дня наши войска вели бои за город Кёнигсбрюк…»
Гитлер с лупой нервно рассматривал карту. Наконец он нашел этот небольшой саксонский городок.
От Кёнигсбрюка до Дрездена двадцать четыре километра.
«Западнее Одера, — монотонно читал Кребс сводку Информбюро, — наши войска, преодолевая упорное сопротивление противника, с боями продвигаются вперед… Западнее города Врицена советские пехотинцы и танкисты, поддержанные авиацией и артиллерией, преодолели лесной массив и… в полдень ворвались в город Бернау… Другие наши части, сломив вражеское сопротивление… завязали бои в пригородах Берлина…»
Гитлер отбросил лупу.
Он бегал из угла в угол, рычал, осыпал проклятиями генералов, офицеров, эсэсовцев. Вопил, что немецкий народ недостоин иметь такого вождя, как он, Гитлер, и что если этот мерзкий народ подохнет весь — от мала до велика, — в этом он, фюрер, увидит лишь справедливое возмездие за предательство и малодушие.
— Хорошо, черт побери, если мне уготована могила, я потащу за собой всех вас, всех, всех! Пусть эти трусы гибнут там, на фронтах, я не позволю себе пожалеть хоть одного из них. Пусть все рушится, пусть будут уничтожены вся Германия, вся Европа, пусть наступит хаос, какого еще не было в мире, я буду до упаду смеяться там, в гробу, при виде картины всеобщей гибели. Мерзавцы, подонки, ублюдки, вы не поняли ни своей исторической роли, ни величия, которое определила мне история!