— Надеюсь, в такой замечательный день вы чувствуете себя прекрасно, — сказал старик по-французски, когда Стенхэм подошел поближе. Даже его настойчивое использование этого повсеместно презираемого языка раздражало Стенхэма: ему нравилось, когда марокканцы обращаются к нему на родном. Затем, не меняя выражения лица, старик добродушно и в то же время угодливо добавил:
— Un mot, monsieur[101].
— В чем дело? — удивленно спросил Стенхэм.
— Не гуляйте сегодня особенно много. — Старик уклончиво улыбнулся. — Ah oui, — и, словно отвечая на вопрос Стенхэма, продолжал: — Ah oui, il fait tiès beau[102]. Правда, немного жарковато, но это в порядке вещей. Ведь теперь лето. Лучше остаться в гостинице. А как поживает месье Ален? У него все в порядке? Как он себя чувствует? Передайте ему от меня привет, пожалуйста. У меня сейчас есть несколько прекрасных римских монет, замечательный товар для такого великого connoisseur comme Mr. Alain[103]. Скажите ему об этом, пожалуйста. Видите, пришлось закрыть ставни на витринах. Я собираюсь запереть и дверь. Bon jour, monsieur! Au plaisir!
Он снова поклонился и исчез в лавке. Стенхэм какое-то мгновение стоял, застыв, завороженный этим неожиданным представлением. Действительно — все ставни по фасаду дома были закрыты и заложены тяжелыми железными засовами. До сих пор Стенхэм не обратил на это внимания. Старик закрыл дверь, и было слышно, как он шумно возится с тремя стальными запорами, задвигая их один за другим.
Стенхэм остановился у внешних ворот, окруженный торопливо снующими носильщиками, вглядываясь в извилистую дорогу. Полицейских в поле зрения пока не было. Стенхэм пошел дальше по пустырю между городской стеной и кладбищем; здесь стояли местные автобусы, и пассажиры с любопытством выглядывали из окон, в надежде поглазеть на патрульную машину. Однако ее не было на месте. Стенхэм начал подозревать, что рассказ Райссы не был выдумкой и что отряды полиции отправили в потенциально опасные места в центре города. Но здесь погрузка и разгрузка грузовиков, посадка в автобусы продолжалась, как обычно, и не было ощущения, что день чем-то отличается от прочих. Было скучно и жарко, Стенхэм дотащился обратно до гостиницы и на главной террасе столкнулся с портье.
— Жарко сегодня, — сказал он.
Портье, высокий мужчина, взглянул на небо.
— Думаю, к вечеру может быть гроза, — ответил он.
В своих брюках в полоску и визитке он выглядел как достойный владелец похоронного бюро.
— Скажите, — обратился к нему Стенхэм, — сейчас в гостинице, кроме меня и двух английских джентльменов, нет больше постояльцев, верно?
— Сегодня вечером мы ждем новых туристов. А в чем дело? Если вы желаете сменить комнату, у нас есть еще номера, — удивленно и неуверенно произнес портье.
Стенхэм рассмеялся.
— Нет, нет. Мне очень нравится моя комната — не меньше, чем то, что гостиница пустует. Вам, конечно, это не очень выгодно, — добавил он. — Но так как-то приятнее.
— Дело вкуса, — тонко улыбнулся портье. — Bien entendu.[104]
— Вся ваша европейская прислуга спит в гостинице?
После этого вопроса портье впервые позволил себе взглянуть прямо в глаза Стенхэму.
— Мне кажется, теперь я догадываюсь, что на уме у месье Стенхэма. Но позвольте мне заверить вас. Бояться абсолютно нечего. На нашу местную прислугу вполне можно положиться. — (Про себя Стенхэм не мог сдержать улыбки: портье впервые приехал в Марокко четыре месяца назад, а уже говорил как колон[105].) — Большинство, как вы знаете, спит дома. А у тех немногих, что остаются, долгий и безупречный послужной список, и всех, кроме сторожа, управляющий собственноручно запирает в их комнатах, а ключи постоянно держит при себе.
Стенхэму это показалось одновременно забавным и поразительным.
— Правда? Я и не знал, — сказал он.
— Кроме того, — не умолкал портье, видимо полагая, что сообщает сведения чрезвычайной важности, — в Фесе абсолютно нет поводов для беспокойства.
— Да, я понимаю, — сказал Стенхэм. — Но все же это был для вас не слишком удачный сезон.
— Гостиница теряет около пятидесяти тысяч франков в день, месье, — торжественно и мрачно объявил портье. — Естественно мы понесем громадные убытки в этом сезоне. Мы свели закупки продовольствия к минимуму, но я надеюсь, вы не считаете, что качество при этом пострадало?
— О, нет, нет, — заверил его Стенхэм. — Кухня всегда превосходная.
Ему пришлось солгать, и оба это знали: в лучшем случае, еда была сносная.
Неожиданно показался Мосс, поднимавшийся из нижнего сада. На ходу он помахивал тросточкой. Портье поздоровался с ним, попросил прощения и удалился.
Стенхэм с Моссом присели за столик в тени. Тут же появился маленький алжирец. Мосс заказал «Сен-Рафаэль».
— Послушайте, Джон, вы слышали, что случилось? Просто не верится!
— За сегодняшний день я уже слышал, по крайней мере, две вещи, в которые не верится. А что слышали вы?
— Я имею в виду дикаря, которого Истиклал специально натравил подстрекать толпу — одного из тех несчастных безумцев в лохмотьях, которые вопят и размахивают руками. И полиция прямиком угодила в эту ловушку.
Дальнейший рассказ Мосса, в основном, повторял то, что Стенхэм уже слышал от Раисы; вдобавок Мосс считал, что дело не обошлось без заранее предусмотренной провокации со стороны националистов.
— Должен сказать, что они поступили не очень-то красиво, так хладнокровно пожертвовав бедным старым дурнем. Как бы то ни было, Хью тут же ринулся на машине, чтобы разведать подробности, но его быстро задержали. Он недавно звонил вне себя от ярости, потому что они не хотят отпускать его, пока он не предъявит паспорт, так что придется мне везти ему документы. Любопытно, как ему удается каждый раз нарываться на неприятности. Все это совершенно никому не нужно.
— Но почему вы так спокойно сидите здесь, когда он ждет?
— О, я заказал такси, — устало ответил Мосс. — Приедет с минуты на минуту. Но я не могу воспринимать это слишком серьезно или жалеть Хью, потому что он идиот. Ведет себя, как мальчишка на крикетном поле. А ведь тут не крикет, а кое-что посерьезнее. Как вам кажется? Нельзя же сидеть и рукоплескать, когда убивают людей. Раз уж вы не в силах помочь, то хотя бы держитесь в стороне. Как по-вашему?
Стенхэм согласился. Мосс допил вино, вытер усы носовым платком и встал.
