хоть успеваешь посмотреть, куда наступаешь.
Когда мы подошли поближе, я поняла, что здание вовсе не красили в черный; почернело оно от сажи, а окна были выбиты, и занавески сожжены.
– Штаб-квартира четников, – пояснила я. – Столько женщин тут изнасиловали.
Лука с брезгливым видом сунул руки в карманы.
– Я была еще совсем маленькой, – сказала я. – А уже носила винтовку.
Наша собственная штаб-квартира должна была быть сразу за кольцевой развязкой. Но то, что от нее осталось, больше походило на поверхность Луны, чем на «Тайное убежище» – с изрытой кратерами землей и кусками цемента. Изначально мне хотелось думать, что, возможно, обитатели «убежища» подожгли здание школы и солдаты получили по заслугам. Может, жители деревни победили или хотя бы спаслись. Но теперь, глядя на осевший котлован, я понимала, что это неправда. Я обернулась на обугленное здание. На дальней стене сквозь заросли виднелась деревянная табличка, и она обуглена не была.
– Что это там? – спросила я. Лука потянулся и смахнул вьюнки, под которыми оказалась дощечка с надписью вкривь и вкось:
В память о наших соседях, заживо сожженных сербскими вооруженными формированиями во время войны за независимость Хорватии, март 1992 г. Число погибших: 79.
– Господи, – сказал Лука.
Я раздвинула остальную траву и взялась стирать с таблички золу, пока все руки не почернели от сажи. Гравировка выглядела неаккуратно, будто была сделана вручную.
– Семьдесят девять человек.
– Уверена, что городок тот самый? – спросил он.
– Да, – ответила я. Насколько я вообще могла быть уверена. Могилу не найти, деревня разрушена до основания; это и есть их главная победа. Я посмотрела в сторону, где, по идее, расстилались поля пшеницы. – А если так, то где-то в этом поле я убила человека.
Я, сама того не сознавая, направилась прямо туда.
– Мать твою, Ана, тут мины! – крикнул Лука, но меня это не остановило.
Если деревня изменилась до неузнаваемости, то поля уж тем более – ни следа пшеницы или других зерновых, один бескрайний бурьян. Недостаток соответствующих доказательств любого бы уверил в собственном безумии, мол, тебе это просто привиделось или, по крайней мере, все было иначе, чем выходит по твоим словам.
Я оказалась в середине поля, а скоро подтянулся и Лука.
– Осторожней. Подорваться, что ли, хочешь?
– Здесь я его и убила. То есть насколько я знаю.
Я рассказала ему про парня на поле, как мы вылупились друг на друга, а потом я его подстрелила.
– Может, он и не умер.
– Лука, я человека убила. Может, и не одного – как знать, я ведь стреляла из окна направо и налево. Могла еще кого-нибудь задеть.
– Но ты же защищалась.
– Я ничем не лучше их.
– Ты была еще совсем ребенком. Ты ведь даже не понимала, что делаешь.
– Нет, в том-то и дело. Когда я стреляла – и парня этого подстрелила, – мне нравилось. Я знала, что нельзя, но мне нравилось. И я не чувствовала себя виноватой.
Лука дал мне просто постоять в поле, пока не начало смеркаться.
– Солнце скоро зайдет, – сказал он.
– Знаю.
– Мины, все такое.
– Знаю.
– Пошли.
Вглядываясь под ноги, мы добрались до машины. Я кинула Луке ключи, двигатель закашлялся, потом завелся, и Лука подправил заслонку.
– Как думаешь, кто сделал эту табличку? – спросила я.
– Какая-нибудь церковь из городка по соседству или некоммерческая организация. Сейчас все силы брошены на подсчет. Этот проект зовут «Книгой мертвых». Хотят всех перечислить поименно.
– А как же родители…
– Отец о них уже сообщил.
– Спасибо, – ответила я.
– Если это правда то место, где твоих родителей… нам стоит сообщить и об этом тоже. У них же есть собаки и рентген-аппаратура всякая для поиска могил.
Я достала карту и сделала пометку.
– Ты не убийца, – сказал Лука, и мне хотелось в это верить.
По дороге на юг с нарастающей частотой стали мелькать рекламные щиты со смутно знакомым мне лицом; не сразу, но в итоге я узнала в нем генерала Готовину Только вместо популярных националистских лозунгов времен моего детства плакаты теперь обрамлял другой текст: Heroj, a ne zločinac. Герой, а не преступник.
– А это что такое? – спросила я, когда мы проезжали очередной плакат.
– Это в связи с переговорами о вступлении в ЕС. Чтобы получить членство, приходится всячески доказывать, что мы проводим «мирную политику». Полицейским даже пистолеты сдать пришлось. А еще им придется сдать всех военных преступников.
– А у нас такие есть?
– По их словам, есть.
– Чьим это? Четников?
– Представителей ЕС, – ответил Лука. – И четников теперь нельзя так называть. Это оскорбительно.
– Они же сами назывались четниками. И пели свои мерзкие песни.
– А «Zа dom, spremni» раньше было лозунгом фашистов, – парировал Лука. – Наши солдаты убивали сербов в Краине, боснийцы убивали сербов в Баня-Луке – даже боснийская с хорватской армией сперва воевали и только позже стали действовать сообща…
– Но ООН, – возразила я. – Они-то почему молчат? Сами столько женщин изнасиловали, больше, чем другие. Резню в Сребренице так вообще засняли на видео. Восемь тысяч человек в могиле, в этой сраной зоне безопасности. Даже в Америке сюжет крутили в новостях.
Вырезку той статьи из газеты я сохранила у себя в комнате в Гарденвилле.
– Я знаю, – отозвался Лука.
Мне хотелось, чтобы он тоже негодовал, но я все-таки понимала, что виновность одной стороны не означает неповинность другой.
Я ехала в темноте, продираясь сквозь солоноватую влажность к берегу моря. Лука заснул, а я уже давно не замечала городов вокруг. С другой стороны дороги мелькнула хибара с надписью флуоресцентно-розовой аэрозольной краской «Секси-бар».
– Лука, проснись. Где нам тут остановиться?
– Скоро. – Он зевнул и выпрямился на сиденье. Через какое-то время он указал на съезд, больше напоминавший тупик. – Вот тут. Погоди.
Он переключил коробку передач на паркинг.
– Господи, мы же сейчас совсем встанем.
– У нас трансмиссия и так вот-вот откинется после того, что ты с ней вытворяла.
Лука нажал переключатель и полез через приборную панель. В хитросплетении рук и ног я нырнула под него и перелезла на пассажирское сиденье.
Лука резко повернул налево на прибрежную грунтовую дорожку. В Хорватии немного частных пляжей, но тут вдоль пирса показался забор, забранный сверху колючей проволокой. На воде подпрыгивали и гудели яхты с винтовыми лесенками.
– Мы вроде яхту не планировали взламывать, – сказала я.
– Мы ничего и не взламываем. Нас сюда пригласили. Ну типа.
Мы подъехали к будке; мутное окошечко из оргстекла приотворил мужчина в фальшивой полицейской форме.
– Добро пожаловать на марину Солярис. Имя и пароль? – спросил он, заранее открыв свой список.
– Здравствуйте,
