что его можно не принимать. Доктор Эрика – специалист по эндокринному лечению, ее слова звучат убедительно. Но. Теперь у меня сорокапятилетнее тело, которое все время болит. Вероятно, это связано с малокровием, с низким гемоглобином. Медсестра Ева говорит, что побочные действия от цитостатиков и «Тамоксифена», к сожалению, постоянны. Это боли в суставах и другие симптомы, связанные с изменением гормонального фона. Моя вялость – результат комбинации химиотерапии, уколов и душевного перенапряжения, а теперь ко всему этому еще прибавился «Тамоксифен». Это та самая усталость, которую ощущают во время и после лечения многие онкобольные. Нельзя просто взять и отоспаться. Сколько ни отдыхай, сил не прибавляется. Победить ее можно только с помощью движения, физической активности. Хорошо. Пока шло лечение, я проявляла мужество. Двигалась, делала все, чтобы удержаться на ногах. Меня согревала мысль, что к весне силы вернутся. И вот внутри, где-то в самой глубине, этот противный, преувеличенно бодрый голос: «Теперь ты начнешь принимать лекарство, вызывающее тромбы. Высушивающее межсуставную жидкость, лекарство, от которого твоя и без того пораженная артрозом стопа будет болеть еще больше. Оно окончательно лишит тебя сексуальности и желания, может вызвать постоянный ПМС, вызовет подавленность и депрессию. Повысит риск рака яичников. И, кажется, приведет к хрупкости костей? А еще синдром сухого глаза и ранимость слизистых. Прыщи. Ты быстро постареешь, тебе придется как сумасшедшей заниматься спортом, чтобы сохранить силы и форму. Ты думала, это на пять лет, но слышала, что сказала медсестра Ева: согласно новым исследованиям, рекомендуется лечение в течение десяти лет. На одной чаше весов – побочные эффекты, на другой – жизнь.
* * *
Это так странно, что я двигаюсь? Хожу быстрым шагом, катаюсь на велосипеде, делаю зарядку. Понемногу возвращаюсь к работе – встречам, текстам, рецензиям. Молиден, папа Свен, его урна еще так и не захоронена. Где сейчас его пепел? Над заброшенным домом и садом – тишина.
Похороны свекра. Сначала надо выбрать церковь, дату, музыку и священника. Все будет так, как хочет мама Матса. Текст некролога. Матс – ее опора, мы везем ее в бюро ритуальных услуг на другой конец города. Скользко, я держу свекровь под руку, она уже очень пожилая и нуждается в поддержке. В то же время это человек, которого невозможно поддерживать. Как и меня? Она в отчаянии оттого, что мы с Матсом уже прибрались в палате свекра. Рассказывает, как в субботу зашла в пустую комнату и в ужасе выбежала в коридор к медсестрам и санитаркам. Уборка – не ее сильная сторона. Персонал предупредил Матса, что палату необходимо освободить как можно скорее – мы сделали это до выходных, как нам и велели. В четверг и пятницу. Это же не совсем его личная комната. Он прожил здесь больше года. Больничная кровать, пара легких садовых стульев, книжная полка, стол. Ничего из личных принадлежностей мы не выбросили, все забрали. Стол, стулья, полку. Матсу пришлось ездить два раза, все сразу в машину не поместилось. Из Ханинге в Бромму. Как она смогла бы убрать все одна? Да и на автобусе много не увезешь, разве что кое-какую одежду. Разумеется, она хотела, чтобы они с Матсом навели порядок вместе, но Матс не смог себя заставить. После их ссоры. Потому что с чисто практической стороны все равно получился бы сумбур и хаос. После каждой начищенной ручки ей нужно было бы отдышаться и передохнуть. К ней домой ходит убирать женщина, и трудно представить, чтобы свекровь смогла осилить генеральную уборку больничной палаты с дезинфекцией. Мы все считали, что ей не стоит за это браться. Зато в один голос хвалили ее за то, что она по несколько раз в неделю приезжала навестить мужа, сама, на автобусе, и возила его в инвалидном кресле в больничный кафетерий. Никто и не ждал, что она еще будет убирать палату. Хотя я вообще считаю, очень странно, что это пришлось делать нам, родственникам умершего. У всех разные представления о чистоте и способности к уборке. Я-то знаю, что значит тщательная уборка. Но сейчас я после операции. Хорошо, что уже без дренажа. Я понимаю потребность свекрови драматизировать и демонстрировать свои страдания и многое могу выдержать, но выступать для нее в качестве публики сейчас просто не в состоянии. Я могу поговорить с ней, сварить кофе, пригласить на ужин или просто посидеть в кафе. Проявить заботу на практическом, бытовом уровне. И я пыталась, но такой помощи она не принимает. Когда умер мой папа, она возмущалась, что Матсу приходится проводить лето в Молидене и помогать мне. Разве нельзя просто взять и сразу продать дом со всем содержимым? Когда свекровь позвонила мне после церемонии прощания – мы не общались со дня папиной смерти – казалось, она и вовсе забыла, что я потеряла отца. Спрашивала про Матса, как он себя чувствует, успевает ли писать. Через некоторое время мне удалось вставить: этим летом всем нам пришлось нелегко из-за внезапной смерти отца. «Ах да, точно, но такова жизнь, ничего не поделаешь». Всякое может случиться. «Такова жизнь», – хочется мне сказать ей сейчас. Теперь, когда умер ее муж, она, рыдая, бегает по больничным коридорам. Хотя на самом деле она и не плачет вовсе. Возможно, это пугает ее больше всего – тот холод, что приходит вслед за смертью. Горе словно соскальзывает в ледяную прорубь, а ведь так хочется плакать, чувствовать себя живым и теплым. Но вокруг только холодное безмолвие.
Свекрови всегда было наплевать на моего папу – на то, кто он такой и что думает. А у отца Матса были связи в Шелеваде. Мой папа знал его родственников, живущих там, и в начале наших отношений мы с Матсом пытались уговорить его родителей съездить в Онгерманланд, в Шелевад и Молиден. Матс считает онгерманландский Высокий берег самым красивым побережьем Швеции. Мы предлагали провести там отпуск, насладиться красотами! Но мама Матса всегда стремилась только в Сконе[42]. Поездка на север так и не состоялась.
* * *
«Одиночество хуже всего». Дневник Сири Юханссон, иллюстрированный акварелями ее сына Свена Теглунда[43], изобразившего ажурные салфетки маминой работы, отредактированный и изданный его сыновьями Юнасом и Андерсом, внуками Сири. На литературном фестивале в Умео Май и Сири встретятся в беседе с Анникой Норлин[44] – да, и Свен тоже обещал приехать. По моим подсчетам, ресницы и брови должны вернуться в марте, но в действительности их и следа нет. Как нет
