беглый взгляд – пока не готова выстраивать отношения с новой грудью. Я не собираюсь ее отрицать, но пока предпочитаю сосредоточиться на реабилитации. Пусть сначала заживет. Хирургический скотч, шрам, рекомендации по уходу. На телефоне видно, что с 23 по 25 января 2017 года я проходила всего от пятиста до тысячи шагов в день. Наверное, тогда я и лежала в больнице. Именно в эти дни. Потом количество шагов возрастает до девяти тысяч. А через неделю – уже до пятнадцати.
* * *
Генетический тест на предрасположенность к раку груди назначен на 15 февраля. В клинике на Лидингё. Прием узкого специалиста. Утром я еду по указанному адресу на общественном транспорте. Это непросто, много пересадок, я все еще слаба. От препаратов железа гемоглобин резко рванул вверх, но я держусь за свои шаги, наращиваю силу, поддерживаю физическую форму. Довольно много шагов набирается, даже если просто пройти до остановки и станции, а потом обратно, так я рассуждаю. Но на меня давит какая-то глубинная усталость, она буквально манит и влечет. Отдохни, поспи. Плевать на все. Разумеется, я еду на Лидингё и прохожу обследование. Если у меня есть этот ген, то вполне логично сразу удалить и вторую грудь. И тогда у моих дочерей выше риск заболеть. Солнечный зимний день, голая земля, я ищу эту виллу, где расположена клиника.
И тут звонит Матс. Только что умер его отец. Судя по голосу, Матс собран, сосредоточен. Он держал папу за руку до последней минуты. Обижен на маму, они уже успели поругаться по поводу музыки – свекровь за похоронную классику, а Матс предлагает бодрый джаз, который отец обожал всю жизнь и который они слушали вместе в последние месяцы. Помню, как свекор улыбался, едва заслышав живые, веселые нотки. Палату просят освободить немедленно. Матс разговаривал с персоналом – родственники должны сразу же начать убирать комнату, до выходных все вымыть и вывезти вещи. «Мы с мамой поедем туда завтра, – говорит Матс, – конечно, я бы хотел, чтобы ты была рядом, но тебе не стоит нагружать себя уборкой после всего этого…» После операции прошло три недели, у меня четкие инструкции от врачей, что можно делать, а что нельзя. Поднимать тяжести нежелательно, но я хочу помочь Матсу убрать комнату после отца. Я предлагаю все обсудить позже, я уже на месте, сейчас у меня генетический тест, потом перезвоню.
В большом доме, роскошной вилле, меня принимает женщина, интересно, она тут и живет? Мне выдают бумаги, я должна подписать согласие на использование моих данных в исследовательских целях. Не успеваю заполнить их на месте, обещаю выслать по почте. Мне трудно сосредоточиться на тесте, он заключается в беседе с врачом по поводу онкологии в роду. Я рассказываю, что только что узнала о смерти свекра. Доктор говорит, что моим дочерям и их двоюродной сестре лучше начинать проходить регулярную маммографию на десять лет раньше обычного, в тридцать. Регулярно ли обследуется моя сестра?
«Я напомню», – отвечаю я, но, по-моему, она проверяется как положено.
Когда я выхожу, солнце светит по-весеннему резко. Я иду на стоянку автобусов в центре Лидингё. Бумагу с согласием я так и не выслала. Смерть свекра стала последней каплей.
На следующий день, когда Матс с мамой поехали в больницу убирать палату, свекровь, разумеется, была убита горем. Матс тоже – они поссорились. Версия Матса: она набросилась на него и кричала, что он должен ее слушать. Они и полпути не проехали, как свекровь велела разворачиваться и везти ее обратно. Матс так и сделал. Отвез ее домой и сказал: «Мама, я так больше не могу. Моя жена только что перенесла серьезную операцию, у нее агрессивный рак груди, вчера умер мой папа, у меня нет сил». Он оставил ее дома, а сам поехал в больницу, начал собирать вещи отца и убирать палату. На следующий день мы отправились туда вместе и продолжили. Одежда, жестяные банки, ванная, личные принадлежности, печенье, кофе, чай, мед. Мы приводим все в порядок, навести стерильную чистоту даже в одной комнате – задача не из легких. Белье, покрывала, одеяла… что здесь личные вещи свекра, а что принадлежит больнице? У меня по-прежнему слабый иммунитет и плохие показатели крови. Я знаю, что под конец свекор страдал инфекцией мочевыводящих путей и ежедневной диареей – эта уборка совсем не праздник. Но я его очень любила, он так радовался девочкам и тому, что мы с Матсом есть друг у друга. А еще он обожал свою жену.
* * *
Перечитывая дневники 2017 года, я слышу свой неунывающий голос. Голос, призванный спасти меня, поставить на ноги, заставить бороться. У меня нет выбора. Я по-прежнему в плену у сигналов, которые посылает мое собственное тело. Наверное, в этом и есть спасение – я высчитываю и планирую, как заставить тело выздороветь. Психике остается только подстраиваться. Я так мечтаю о ресницах и бровях. Утомляет все, что вытекает из глаз и затекает в них. Воспаление и зуд. Но процесс идет очень медленно. Даже зачатков ресниц пока не видно. Лечение продолжается, уколы «Трастузумаба» раз в три недели до конца года и «Тамоксифен».
Не забывай главного – радости на лицах доктора Эрики и доктора Петры, когда они сообщали, что в удаленных во время операции тканях не нашли раковых клеток, опухоли полностью уничтожены цитостатиками. Как же я благодарна, мне больше не нужна химиотерапия, к тому же врачи приняли решение не облучать мою новую грудь и рассчитали размер прежних опухолей и расстояние до соска, который удалось сохранить. Но посреди этой всепоглощающей радости закрадывается сомнение – может, надежнее все-таки провести лучевую терапию? Тот самый мамин ожог от облучения. На легком. Способность усваивать кислород. Не придется двадцать пять раз ездить в Центр нехирургического лечения рака. Я счастлива, что злокачественных клеток больше нет, но это не уберегает меня от страха перед возможным рецидивом. Мое тело сошло сума. Как я смогу снова ему доверять?
* * *
«Тамоксифен» вызывает совсем другие ассоциации. Я читала в Интернете и слышала от знакомых, что побочные эффекты настолько сильны, что женщины отказываются его принимать. Качество жизни значительно ухудшается. И вместе с тем – мама принимала «Тамоксифен» пять лет и помнит только жуткие приливы, в остальном все было нормально. А боли в суставах, возражаю я… Ну да, она не связывала боль в спине и скованность суставов с «Тамоксифеном» – думала, просто стареет.
Мне даже в голову не приходило,
