Неужели он никогда не слышал это сыгранным, ни разу, никогда?
Любимый Шуберт, в твоем городе я брошен на произвол судьбы. Я поглощен прежней любовью; ее ростки, давно посаженные, почти усмиренные, опять набирают мощь. Нет мне надежды. Четыре тысячи ночей назад я отвернулся, и обратный путь зарос деревьями и ежевикой.
Меня гложет безысходная жалость. Я все и везде преувеличиваю.
Я уезжаю из одного города, растерявшего власть и музыку, в другой. Пусть поменяется мое состояние. Или позволь мне жить там, где надежда не только слово. Как я могу хотеть того, чего я никогда не достигну?
5.14
В восемь утра я вижу под дверью факс. Это из Венеции, от подруги Джулии. Она не предлагает нам остановиться у нее, но предоставляет в наше распоряжение маленькую квартиру. Я иду на вокзал и покупаю два билета. Когда возвращаюсь, я стучу в номер Пирса, но его нет. Эллен, однако, на месте. Прежде чем она может что-нибудь сказать про вчера, я говорю ей, что не полечу с ними в Венецию, а поеду на поезде.
Не хочу ни говорить, ни думать про вчерашний вечер. Для публики, для кого бы то ни было с той стороны сцены это был успех; больше чем успех. С моей точки зрения, я выжил: это не то, что случилось десять — уже одиннадцать — лет назад. Но без «Die Liebe», без помощи моих друзей как бы я смог прийти в себя? Во время струнного квинтета, когда я чувствовал шторм второй части, проходящий через меня, я вглядывался в то место в зрительном зале, на котором должна была сидеть она, и то же головокружение почти подвело меня снова.
Что они должны обо мне думать? Что скажет Джулия, когда мы встретимся?
Вчера вечером, когда все должны были собраться за кулисами, я сбежал — сначала в гостиницу, потом, боясь, что меня будут искать, на улицу.
— Ты хочешь побыть один? — спрашивает Эллен в ответ.
— Я просто хочу поехать поездом.
— Но твой билет на самолет уже оплачен. Его нельзя сдать. Поехали вместе. Я сяду с тобой.
— Эти билеты на поезд не из квартетного бюджета.
— Билеты?
— Джулия тоже едет.
— И останавливается с нами в палаццо?
— Нет, на Сант-Элене.
— Но это же... это же на краю света! Разве нет?
— У нее есть подруга, у которой там свободная квартира. И мы будем там.
— Майкл, ты не можешь там жить. Мы должны быть вместе, все четверо. Мы ведь всегда вместе. Да и нельзя нам отказываться от предложенного гостеприимства. Я уверена, Традонико смогут принять еще одного человека.
— Эллен, это не то, чего я хочу.
Эллен краснеет. Она что-то хочет сказать, но останавливается.
Она смотрит на себя в зеркало, и это, кажется, раздражает ее еще больше.
— Тебе было хорошо, пока ты не встретил ее снова, — говорит она, не глядя на меня.
Я недолго размышляю над этим.
— Нет, на самом деле мне не было хорошо.
— Ладно, я, пожалуй, скажу остальным. Они беспокоились, как ты. Мы стучали тебе в дверь, но тебя не было.
Я киваю:
— Спасибо, Эллен. Я не знаю, что со мной. Мне нужно самому с этим разобраться. Не хотелось бы втягивать в это квартет.
Это последнее, наверное бесчувственное, замечание встречено сердитым взглядом.
— И сегодняшний ланч? — говорит Эллен. — И ужин? Или можно уже и не спрашивать?
— Нет. Я занят.
Она вздыхает:
— У тебя ведь есть телефон и координаты палаццо?
— Да. Я свяжусь с вами завтра вечером. И вот адрес и телефон квартиры.
— Улица и номер дома! Это действительно на краю света.
— Да уж, подальше от туристов вроде вас, — говорю я, надеясь шуткой разрядить обстановку.
— Туристов? — говорит Эллен. — Не забывай, что в Венеции мы работаем. Жизнь не кончается после «Музикферайна».
Что бы я про это ни думал, вслух я не возражаю.
5.15
Я захожу в административное крыло «Музикферайна», чтобы извиниться за вчерашнее и подписать страницу в большой гостевой книге с автографами всех исполнителей, кроме моего. Завидев меня с одним из администраторов, великосветски вежливый секретарь Общества, разодетый в павлиньи цвета, приглашает меня в свой кабинет и предлагает мне сесть. Уверяет, что такого рода вещи случаются «даже с самыми великими»; что он надеется, это не связано с их работой; что концерт прошел с большим успехом; и что «Londoner Klang»78, представителями которого мы являемся, скоро будет так же знаменит, как и венский.
Портрет Монтеверди79 смотрит на нас сверху довольно скептически.
— Вот тебе и Вена, — бормочет он сквозь древние губы. — Понимаешь, я тут застрял со всеми этими обаятельными немецкоговорящими людьми и иногда месяцами не слышу итальянского. Твой Тонони по крайней мере может вернуться. Надеюсь, тебе понравится поездка в Венецию.
Звучит недобро, принимая во внимание, какой катастрофой обернулось его собственное путешествие в Венецию, когда он наконец туда собрался.
— А, это... — говорит синьор Монтеверди, читая мои мысли. — Нет, в мое время это не могло понравиться. Но ты же не путешествуешь со всем, что у тебя есть. И я... ну, в любом случае я был рад уехать из Мантуи, невзирая на сложности.
Секретарь Общества отвлекается на видеомонитор на его столе. Он пожимает мне руку и желает удачи.
— Конечно, Тонони был сильно позже моего времени, — бормочет Монтеверди. — Так откуда он родом? Брешиа? Болонья? Я забыл.
— Болонья, — говорю я.
— Bitte?80 — переспрашивает секретарь Общества, отворачиваясь от экрана.
— Да нет, ничего-ничего. Спасибо большое. Я рад, что вам понравился концерт. И за всю вашу доброту.
Отказываясь встречаться глазами с Монтеверди, я ухожу.
5.16
Быстро перекусываю сосиской, купленной в соседнем ларьке, и меня забирают у отеля Мария, ее муж Маркус и их сын Петер, который не в лучшем настроении. Мы едем на север к Клостернойбургу за Джулией. Миссис Макниколл, к счастью, нет дома. Джулия выходит из дома, одетая в джинсы и с маленькой корзинкой в руках. Без слов я протягиваю ей факс от ее подруги и один из двух билетов. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но не говорит.
— Я прочел его, надеюсь, ты не возражаешь, — говорю я.
— Нет, конечно нет.
— И решил немедленно действовать.
— Я так и поняла. И в результате я должна буду со всеми объясняться.
— Ну, это лучше, чем сомневаться. Отъезд завтра в семь тридцать утра.
— О чем речь? — спрашивает Мария, услышав последние несколько слов.
Она явно расстроена ответом Джулии, но все, что она говорит:
— Это неумно.
Джулия задумчиво молчит. Возможно, она согласна с Марией и жалеет о своем внезапном решении. Потом говорит:
— Мария, если ты и Маркус не возражаете, я переночую у вас и завтра рано утром вызову такси до вокзала. Я должна сказать матери, что останавливаюсь у вас на несколько дней. Но я вам дам мой телефон в Венеции и телефон моей подруги Дженни тоже, на случай чего срочного.
— Какой в этом смысл? В любом случае как я смогу говорить с тобой по телефону? — выпаливает Мария.
— Майкл может взять трубку и мне повторить, что он слышит, а я смогу понять по крайней мере достаточно, чтобы ответить.
— Как хорошо, что я не глухая, — говорит Мария, инстинктивно отворачиваясь, так что Джулия не может прочесть эти жестокие слова.
Сначала я настолько потрясен, что не могу ничего сказать. Потом, уже собравшись что-то ответить Марии, передумываю. Если Джулия не знает, что было сказано, зачем атаковать это замечание и тем самым ставить ее в известность?
— Я взяла пару карточных колод, — говорит Джулия, садясь в машину. — Куда мы едем?
— Как насчет Критцендорфа? — говорит Маркус.
— Куда?
— В Критцендорф, — повторяю я.
— О, хорошо! — говорит Джулия и, достав из корзинки у ног шоколадку, протягивает Петеру.
— Das Weinen hat geholfen81, — говорит Петер несколько неуверенно, частично себе, будто оценивая международную технику переговоров.
— Что ты имеешь в виду, Петер? — спрашиваю я.
— Он плохо себя вел, — говорит Мария. — Мы собирались оставить его на день у его друга, но он требовал, чтобы его взяли с собой, и плакал, и плакал, пока мы не устали и не сдались. Совсем непедагогично. Ты не представляешь, насколько дети бывают утомительны — невозможно, невозможно утомительны. В результате, когда мы будем играть в бридж, придется его развлекать болвану.
Петер, глядя в окно, начинает что-то напевать.
— Он, безусловно, получил полезный урок, — говорит Маркус.
— Полезный для кого? — парирует Мария.
Стоит освежающе-прохладный прекрасный день, и наше настроение вскоре улучшается.
Каштаны и сирень повсюду, и то тут, то там — акация в белых цветах, или липа, или платан, или даже ива. Мы с Джулией держимся за руки. Если бы
