поэтическое творчество. Созвучные поэтическому миру Рёкана, стихи чаньского отшельника многие годы оставались источником творческого вдохновения японского поэта.
Возвращаюсь домой после сбора подаяний.
Трава шалфея заслонила вход,
Вот и сжигаю пучок зеленых листьев вместе с дровами.
В сопровождении напева осеннего ветра и дождя
Тихонько читаю стихи Кандзана.
С наслаждением лежу, вытянув ноги.
О чем тут думать? О чем сомневаться?
Подобно чаньскому поэту, Рёкан писал в своих стихах о том, о чем больше всего болела душа, на что отзывалось сердце. А отзывалось оно одинаково сильно и на приход весны с ее «нежной поступью», и на по-зимнему холодный моросящий дождь с его непременным спутником – одиночеством и тоской по родной, созвучной ему душе.
Сохранилось около 1 000 стихов, написанных в японском стиле и около 400 в китайском.
Моя дверь никогда не закрыта,
Но никто еще не зашел… Тишина.
От прошедших дождей зелен мох.
И дубовые листья беззвучно идолго
Летят до самой земли.
Заблуждение? Мудрость? —
Как орел или решка.
Весь мир или Я? – Всё одно.
День: с утра без слов.
Ночь: без дум при луне,
От которой все сходят с ума – соловьи
У реки и собаки в деревне…
Я пишу тишину в своем сердце
При незакрытых дверях…
Болью и горечью отзывалось сердце поэта на людские страдания, на вечные мытарства людей, живущих в мире бестолковой суеты, неутоленных желаний и страстей, проводящих дни в погоне за ничтожными ценностями и пренебрегающих тем, что в действительности является наиболее ценным – знанием тайны человеческого бытия и судьбы.
Люди, пришедшие в этот призрачный мир,
Очень быстро становятся похожими на придорожную пыль.
Маленькие дети – на рассвете,
Убеленные сединой – к закату дня.
Но не вникая в тайны бытия,
Они не уставая ведут борьбу за существование.
Я спрашиваю детей Вселенной:
Почему вы идете таким путем?
Я вижу людей, непрерывно цепляющихся за жизнь,
Обернутых, подобно тутовому шелкопряду,
Непроницаемым коконом своих интересов.
Поощряемые страстью к деньгам и достатку,
Они не позволяют себе отдыха в погоне за ними,
Со временем все больше удаляясь от своего истинного «я»,
Год от года утрачивая прирождённую мудрость.
Но однажды им придется все же отправиться
в страну Желтых Родников,
Куда не смогут взять ничего из накопленных земных богатств.
Оставшиеся здесь будут пожинать плоды их усилий,
Их же имена окажутся навсегда забытыми.
Многие люди живут таким образом,
И они достойны великой жалости.
Страдания людей, – говорит Рёкан, – во многом рождены привычкой подвергать все суду, оценке, в результате которых все бытие оказывается охваченным неумолимой системой противоположностей: белое-черное, истина-ложь… Просветлённое, исполненное мудрости сердце, живущее в созвучии с миром, иначе видит его: целостным, неделимым. Если существует «нет», то оно должно содержать «да», если существует смерть, то в ней должна заключаться жизнь. Все негативное является обратной стороной чего-то позитивного. Стихи Рёкана – об этом.
Людские сердца, как и человеческие лица,
Одинаково несхожи друг с другом…
Но мы судим их собственной меркой.
И лишь похожий подойдет нам.
А отличный останется только прохожим —
Да, в нас вся мера вещей, но как
Она далека от их истинной сути!
Так, пытаясь нащупать шестом дно океана,
Мы свой Путь изживаем, теряя возможность Иного.
Где есть красота —
есть и уродство,
Где есть правда —
неизбежна и ложь.
Ум и глупость —
что они друг без друга?
Иллюзия и истина
слиты в одно.
Все это старо как мир
и не мною открыто.
Я хочу это! Я хочу то! —
Как вам не надоело!
Мир изменчив —
Отвечу я вам.
Монах Рёкан исчезнет
так же, как эти утренние цветы.
Но что останется? Его сердце.
Сердце человека, написавшего эти строки, исполнено высшей мудрости, которая есть Любовь. – принимающая все, сострадающая всему, излучающая нежность и свет Недаром дошедшие до нас воспоминания людей, лично знакомых с Рёканом, рассказывают, что каждая встреча с дзэнским отшельником оставляла после себя ощущение «прихода весны в унылый зимний день».
Стихотворение «Снежным вечером в травяной хижине» Янагида Сэйд-зан 2 называет в числе самых последних творений поэта.
Семьдесят прожитых лет
Я познавал натуру людей.
И вижу теперь, каковы они есть:
И в дурном, и в хорошем.
Глубокая снежная ночь
Припорошила мои следы на тропинке —
Их почти незаметно…
Сижу у окна в аромате горящей свечи.
О чем эти стихи? Нетрудно вообразить себе тишину и покой глубокой ночи. Никто не нарушает одиночества обремененного годами и мудростью старца, запертого обильным снегопадом в крохотной травяной хижине. Белые хлопья снега заметают следы на тропинке, ведущей к домику Рёкана. Он зажигает палочку благовоний и усаживается у окна. Сюжет, казалось бы, прост, и стихи немногословны, зато едва ли ни каждое слово, каждый образ при внимательном чтении текста оборачивается множеством оттенков, полутонов, погружает в богатую полифонию символических смыслов, стихию множества потаенных значений. В Японии, как и в Китае, издревле ароматическая палочка, имеющая определенную длину, служила своего рода хронографом, отмеряющим время, отведенное для медитации. Палочка, что покороче, сгорала за 30 минут, длинная – 45 минут. Их и сегодня используют в залах для медитации (дзэндо) в дзэнских монастырях Китая и Японии. Сгорающая дотла ароматическая палочка подобна сроку жизни, иссякающему с той же степенью неумолимости. Возжигаемая во время медитации палочка благовоний воспринимается в этом контексте как метафора недолговечности бытия (мудзёкан) и человеческой жизни в том числе. Настроенное на определенную волну сознание японца, по мнению Янагида Сэйдзан, не может не вспомнить пронзительные строки из сочинения монаха XIV столетия Камо-но-Тёмэя: «Струи уходящей реки…, они непрерывны, но они – всё не те же, не прежние воды. По заводям плавающие пузырьки пены, они то исчезнут, то свяжутся вновь…, но долго пробыть не дано им. В этом мире живущие
