недоумевали драгуны.
Саксонцы в ответ только виновато улыбались, по православному складывали ладони крестом, и лезли целовать руку батюшке. Разочаровывать союзников было нехорошо. Савелий нашёл в Олонецком полку иноземца, говорившего и по-русски, и по-немецки. И взялся побеседовать с одним из страждущих. Иначе благословение превращалось какую-то бессловесную рутину. Ну и свой всегдашний вопрос для людей из дальних мест священник тоже не преминул задать. Раз уж появилась такая возможность.
— Вы же лютеране. Разве вам можно принимать благословение от православного брата? — выпытывал Савелий у обер-офицера из корпуса герцога Саксен-Вейсенфельского.
— Если на тебе благодать Всевышнего, не имеет значения — какого ты исповедания. А у вас тут, как рассказывают, такие дела творились… — объяснил саксонец. — Да и различия промеж нами, христианами, очень условны. Вот наш курфирст ради польского трона перешёл в католичество. Но не перестал от этого быть нашим государем. Благословите же меня, пожалуйста.
— Бог благословит, — сказал священник, сложив из своих пальцев имя Иисуса Христа. — Пусть будет с тобой благодать Господа.
Прикладываться к руке саксонский обер-офицер (к счастью) не стал и хотел было удалиться, но Святоше не давала покоя старая тайна:
— Скажите, уважаемый, нет ли в вашей Саксонии алатырь-камней — больших глыб необычной формы и необычного цвета, которые раньше использовались для языческих ритуалов, и до сих пор не дают людям покоя. Я собираю истории о них, и был бы признателен, если бы вы что-то сумели вспомнить.
— С огромным удовольствием, — обрадовался саксонец и начал щебетать на ухо толмачу на своём языке, неожиданно оказавшимся медленным и певучим. — Около моей родной деревни Штойдтен на высоком кургане, который называется Хутхюбель, как раз стоит один такой валун высотой с человека. О бесовских ритуалах вокруг него я никогда не слыхал. Но раньше в присутствии камня вершили суд. Если свидетели лгали, или судья оказывался пристрастен, дух той глыбы мог покарать нечестивца. Ну, а история появления валуна такова.
Давным-давно саксонский герцог Генрих95 объединил почти все восточно-немецкие племена, и стал королём. Удалось это благодаря тому, что он на самом деле являлся не человеком, а Змеем. Только величать его истинным именем было нельзя, поэтому все звали его Птицеловом. В память о том, что в юности, обращаясь в дракона, герцог развлечения ради перебил всех птиц вокруг своего замка. Возвысившись, Генрих решил жениться на самой красивой женщине в округе. Ей считалась графиня по имени Хатебурга. Вот только она была замужем за правителем города Мерзебург.
Брак красавицы не смутил герцога, и он бросил свою армию под стены её небольшого городка. Увидав, сколько у Генриха воинов, правитель Мерзебурга в тот же час умер, но перед этим успел заточить свою жену в монастырь. Впрочем, настоятель обители тоже был человеком боязливым, и по требованию герцога отпустил только что постриженную монашку обратно в мир. У самой Хатебурги согласия, конечно, никто не спрашивал. Меж тем сыграли свадьбу, и вскоре новая герцогиня родила сына Титмара. А через пару недель, бросив младенца, исчезла.
Оказалось, женщина бежала к своему любовнику — князю Гломачу из славянского племени доленчан. Тот вождь тоже оказался непрост, и умел оборачиваться в бера — медведя. Величать его истинным именем запрещалось, поэтому звали его Пчелиным волком. Убегая, Хатебурга велела передать Генриху, что её «мутит от склизкого гада, коим является муж» и что ребёнок на самом деле от любовника. Рассвирепевший герцог немедля привёл свои отряды к острогу Гана, в котором засел князь доленчан. Форт стоял как раз на месте нынешнего Штойдтена.
— Давай пощадим людей, и выясним отношения по-мужски — один на один, — предложил Птицелов.
Пчелиный волк поначалу отказывался, но, когда саксонцы принялись засыпать ров вокруг острога, согласился сразиться с обманутым мужем. Только битвы не получилось. Выяснилось, что все двадцать дней, пока шла осада, Гломач и Хатебурга не вылезали из постели. И герцогиня, сама того не желая, отняла у своего любовника почти все силы. Обратиться в волшебного бера доленчанин теперь не мог, поэтому Змей легко пожрал своего обидчика. А затем приказал разграбить и срыть острог, а всех его взрослых жителей — казнить.
Трупы убитых сложили в одну кучу, а сверху насыпали курган. Хатебурга вне себя от горя взбежала на его вершину, и обратилась в камень. И с тех пор стоит там в качестве напоминания людям, что любовь — не только огромное счастье, но и большой труд. В том состоит справедливость нашего мира: не играйте на чувствах других, и не судимы будете. Ну, и разумеется: что немке хорошо, то славянину — смерть.
* * *
Через день рано утром, пока в расположение Олонецкого полка ещё не нагрянули паломники, за отцом Савелием прибыл гребной катер. Священника требовал к себе вице-адмирал Сенявин. У монаха от этой фамилии ёкнуло сердце. Но оказалось, что это брат Ульяна Акимовича — Наум Акимович96, заместитель командующего эскадрой, имевший флаг на 66-пушечном линейном корабле «Святой Александр». Меж тем взойти на борт для Святоши было не так уж и просто. В детстве он так и не научился плавать, и опасался моря. Но то был приказ высокого военного чина — пришлось подчиниться.
«Святой Александр» совсем не напоминал своего предка — переславский фрегат «Марс». Но палубы и трапы вызвали у Савелия приступ ностальгии по тем временам, когда он сидел в заточении на берегу реки Трубеж. Насколько тюрьма вообще может вызывать приятные воспоминания.
Вице-адмирал внешне почти не отличался от своего брата. Сходство выдавали тонкий нос, брови вразлёт и в особенности — густо напудренный парик. Только овал лица выглядел… более нежно что ли. Да сияли ордена на мундире. Однако Наум Акимович не дал себя долго рассматривать, поспешив начать разговор. При этом орденоносец достал и раскурил трубку, вызвав огромное недоумение у Савелия, прежде не видавшего ничего подобного. Как рассказали потом матросы, к табаку Сенявина пристрастил сам Петр Первый, хоть это и было очень дорогостоящей привычкой.
— Я навёл о вас, батюшка, некоторые справки, и понял, что вы — очень интересный персонаж, — заявил Наум Акимович, выпустив облако дыма. — И мне показалось, что такому человеку негоже постоянно рисковать своей жизнью в баталиях. Уверен, что после сей осады нашу армию бросят на войну с Портой. А там — случайная пуля или заворот кишок от скверной еды… И мы лишимся замечательного Святоши.
— На воинской службе я не по своей воле, — начал иеромонах.
— Разве? — перебил вице-адмирал и снова утонул в клубах. — А мне сказали — вы были «охотником».
— Да, но затем собирался уйти. Однако
