его высокопреподобие архимандрит Пётр вернули меня в полк по требованию капитан-лейтенанта Секерина, земля ему пухом.
— Я знавал капитана Секерина по Преображенскому полку. Но не ведал, что его сын воевал, и убит здесь. Вот видите — я же говорю, какая беспримерная опасность подстерегает всех на войне — и офицеров, и солдат, и священников. У меня есть добрый знакомый — архимандрит Пахомий из Козловского Троицкого монастыря97. Давайте я поговорю о вашем переводе туда. Там спокойнее, и ближе к вашим родным местам. Вы ведь, кажется, из тонбовских?
— Да, из тонбовских. Кстати, я бывший крепостной вашего покойного брата, Ульяна Акимовича. Из вотчины его — села Преображенского.
— Почему покойного? Ульян Акимович, благодаренье Богу, жив. Правда очень болен. Года три или четыре назад генерал-майора разбил паралич. От огорчения, что его обвинили в воровстве при строительстве. Тогда как он наоборот — из своих тратил, чтобы Питербурх совсем не развалился в ту пору, когда двор перебрался в Москву. Ради того, чтобы Петров град снова стал столицей, он был готов на всё. И в итоге дождался милости небес и Её величества. Правда, сам уже не у дел, по состоянию здоровья.
У монаха отлегло от сердца. Значит у каменного дома на острове ему всё-таки удалось сдержать смертельную ярость своего проклятия. Конечно, Ульян Акимович обездвижен, но главное — жив. Он, Святоша, пойдёт к нему, и всё исправит. И тогда одним грехом на сердце станет меньше. Вот только как ему вырваться в Питербурх и при этом не умереть от этого ужасного табачного смрада?
— Я с благодарность принимаю ваше предложение насчёт Козловского монастыря, — сказал отец Савелий и откашлялся. — Однако дозвольте мне вначале съездить в Александро-Невскую обитель, и лично испросить благословения у своего нынешнего настоятеля. Видите ли, я сильно ему обязан.
— Разумеется. Только подождите сейчас немного, я напишу обоим архимандритам, и вы возьмёте письма с собой, — обрадовался вице-адмирал и зачадил ещё сильнее.
Пока Наум Акимович водил пером в своём мареве, иеромонах раздумывал над тем, почему нашей эскадрой командует какой-то шотландец? Говорят, что Сенявин был протеже самого Петра Первого и своим талантом не уступал иноземным мореходам. Так чем же он сейчас хуже Гордона? Только лишь званием? Неужели покойный Иван Елецкой был прав, когда утверждал, что вся наша армия и флот стали немецкими, только под русскими флагами?
— Вот письма, — протянул вице-адмирал бумаги, пропахшие куревом. — Я ещё набросал записку Ульяну. Прошу вас зайти и к нему тоже. Он живёт у Невы на Преображенском острове. Только если вы соберётесь просить за каких-нибудь родных из своего села, имейте в ввиду — генерал-майор так и не стал в нём помещиком.
— Но почему? — не понял Савелий.
— Как скончался прежний государь Пётр Второй, враги Ульяна Акимовича точно взбесились. И когда случился его суд против Солотчинского монастыря, подкупленные свидетели указали, что подпись на емператорском указе якобы поддельная. Такого не могло быть, но решение оказалось в пользу братии. И генерал-майор теперь ни с чем. Несмотря на все свои заслуги.
— Наверное моё появление напомнит ему об этой неудаче?
— А вы просто молчите о своей родине. Вообще, Ульян должен обрадоваться новостям, которые вы ему доставите. Он не в ладах с Ваней, но после смерти нашего брата мы этому мальчику вместо отца. И я уверен, что вам окажут тёплый приём.
— Но о каком Ване вы говорите?
— А вы разве не знаете? О моём племяннике, подпоручике Иване Ивановиче Сенявине, которого вы намедни спасли.
* * *
Катер отчалил от «Святого Александра» и направился к берегу. День был ясный. Редкие облака на небе походили на восьмиконечный крест. Море трепетало небольшой рябью. Шлюпку качало, монаха укачивало. Ветер продувал голову насквозь. И у Святоши не рождалось ни единой мысли. Нет, конечно, было приятно, что он поступил в отношении Сенявиных по-христиански. На зло, учинённое Ульяном Акимовичем в Пичаеве, ответил добром. Однако здесь от его воли зависело мало.
Он в который уже раз стал дланью Божьей. Да и будь на месте несчастного подпоручика какой-то другой человек… Разве это умалило бы значимость чуда исцеления? Важнее здесь было другое: стало ли это чудо для Савелия последним? Судя по опустошению в душе — да. А коли так, от него, возможно, и впрямь мало проку в должности полкового священника.
Но не воспримут ли товарищи по оружию бегство батюшки в Питербурх как трусость или предательство? Монах посмаковал слова «товарищи по оружию». Собственно оружия он за три года службы в полку не брал в руки не разу. Его оружием были вера и наперсный крест. И пусть многие армейские знакомые Святоши погибли под стенами Данцига, он продолжал чувствовать себя частью боевого братства. Но это тоже могло оказаться иллюзией. Зачем люди обретают для себя что-нибудь важное в жизни? Чтобы потерять.
Матросы в шлюпке заволновались и принялись показывать в сторону Хельской межеи. Французская эскадра, несколько дней прятавшаяся за косой, неожиданно стала приближаться. Если это была атака, она являлась самоубийственной. И в количестве, и качестве кораблей у нас было существенное превосходство. Хоть русские и стремились всеми силами избежать морского сражения. А адмирал Гордон вообще пытался увести эскадру от Данцига, заявляя, что к французам вот-вот явится подмога. Остались наши корабли только после прямого приказа фельдмаршала Миниха.
Получив доклады о манёврах неприятеля и, решив, что они являются результатом прибытия подкрепления (о котором он столь благоразумно предупреждал), Гордон принялся давать указания о перестроениях. Но коммодор Баррай снова удивил всех. Сблизившись с русскими, французы вдруг легли на курс уклонения. А наша растерянная эскадра даже не думала преследовать противника. Напугав врагов, корабли Людовика XV уходили навсегда. И это был последний гвоздь в гроб обороны Данцига.
Савелий, как и все матросы в катере, пытался запечатлеть в памяти сей исторический миг. Но тут на вражеском паруснике полыхнула яркая вспышка. Расцвела, впечатавшись в мозг… Этот яростный блик… Рябь на море… Паруса… И прекрасное лицо Господа… Последнее, что видел Святоша в своей жизни.
Глава двадцать седьмая. Ненила
Марта 20 дня 1729 года, окрестности села Городищи Переславля Залесского уезда
Сыновья всегда повторяют ошибки своих отцов. Бьются о те же грабли, входят в те же реки, падают близ тех же яблонь. Это не глупость, а семейный почерк. Так решила природа. Почему? Не наше дело. А вырываться из теснины предсказуемости нет никакого смысла. Ведь то, что вначале кажется ошибкой, потом может оказаться главной победой жизни. А
