пытаюсь захлопнуть дверь в свою комнату у
него перед носом.
Он опять успевает ее поймать. Открывает ее. Следует за мной.
Я поворачиваюсь к нему.
– Оставь меня в покое.
– Нет.
Я смотрю прямо ему в лицо.
– О ставь. Меня. В Покое.
Он не отступает.
– Нет.
Мои руки сжимаются в кулаки.
– Оставь меня в покое! – Теперь я ору.
Голос Джеффа становится тише.
– Нет.
– Оставь меня в покое! – Я толкаю его, и я достаточно силен, чтобы оттолкнуть его
на шаг, но он не двигается дальше этого.
– Нет. – Его голос такой тихий. – Нет, Рев.
– Уходи. – Я снова толкаю его, в этот раз сильнее. – Уходи. – Мой голос ломается. Я
дышу так, будто бежал целую милю. – Ты мне не нужен. Я не хочу, чтобы ты был рядом.
– Я не уйду.
– Убирайся! – Я снова толкаю его. Теперь он прижат к стене. – Я не хочу быть
рядом с тобой. Убирайся!
– Нет.
Я упираюсь ладонями ему в грудь. Хватаю его за грудки. Страх и злость, дремавшие во мне, начинают пробуждаться, и я не могу мыслить ясно. Я даже не уверен, что собираюсь делать. Каждый мускул моего тела напряжен в ожидании борьбы.
Джефф обхватывает мои руки. Не в оборонительном движении. Просто кладет свои
ладони поверх моих.
– Все в порядке, – говорит он мягко. Его голос тихий, спокойный и уверенный. –
Рев. Все в порядке.
Я дышу так часто, что боюсь задохнуться. Я заставляю свои пальцы разжаться.
Мои руки дрожат.
– Прости. – У меня срывается голос. Я плачу. – Прости.
Джефф не отпускает меня.
– Все хорошо.
А затем я падаю, прижимаясь к нему.
Он ловит меня. Удерживает меня.
Потому что он мне не отец. Он мой папа.
Глава 25
Рев
Джефф делает гренки с сыром.
Нет, Папа делает гренки с сыром. Он намазывает обе стороны хлеба маслом, и он
шипит на сковороде. На каждый сэндвич приходятся четыре куска сыра. Шипение и запах
масла на сковороде смешивается с ударами дождевых капель по стеклянной двери. Это
единственный звук в доме, но это приятный звук.
Мама, очевидно, встречается с клиентом на другом конце страны, иначе бы уже
была здесь и отчитывала его по поводу его уровня холестерина.
Или же она сидела бы рядом со мной, держа меня за руку.
Я сгорбился на стуле, глаза на мокром месте. Джефф больше не выпытывал у меня
ответов, но что-то между нами изменилось. Я больше не чувствую себя одиноким. Мне
больше не нужно прятаться.
Он просит меня достать лимонад и тарелки, и его голос мягкий и спокойный. Как и
в любой другой день.
Я так и делаю. И затем он садится рядом со мной.
Внезапно, у меня такое чувство, будто он набросил мне на плечи одеяло из
ожиданий. Я обхватываю себя руками.
– Эй. – Джефф слегка пожимает мое плечо. – Мы с этим справимся. Ладно? Что бы
это ни было.
Я задерживаю дыхание и киваю, пока мои легкие не кричат о глотке воздуха. Даже
тогда я делаю небольшой вдох.
Папа не прикоснулся к своим гренкам.
– Дело ведь вовсе не в Мэтью, не так ли?
Я медленно качаю головой.
– Ешь свой сэндвич, Рев.
Я откашливаюсь. Мой голос низкий и хриплый, но не сломленный.
– Я должен тебе кое-что показать.
– Ладно.
Письмо моего отца хранилось у меня под матрасом с прошлого четверга. Это не
самое оригинальное укрытие, но я сам стелю свою постель, и никогда не давал маме и
папе повода обыскивать мою комнату.
Теперь я не боюсь отдавать его Джеффу. Что бы ни произошло в моей спальне, это
разорвало те путы напряжения, что сковывали меня последние несколько дней.
Конверт кажется смятым и хрупким, обрывки отлетают от сожженного края. Я
бесцеремонно бросаю его перед папой, а сам опускаюсь обратно на стул.
И снова обхватываю себя руками. Я не могу наблюдать за его выражением лица, пока он читает письмо.
Нет. Вру. Мне нужно посмотреть. Мои глаза прикованы к его лицу. Я снова
перестаю дышать.
Джефф надевает свои очки для чтения, затем осторожно вынимает письмо из
конверта.
Его выражение лица почти тут же замирает. Он бросает взгляд поверх края очков.
– Где ты это взял?
– В почтовом ящике.
– Когда?
– В четверг.
Его брови взлетают.
– Четверг!
Я чуть вздрагиваю. Он снова смотрит на письмо. Снова читает.
Затем снова встречается со мной взглядом.
– Когда я застал тебя на заднем дворе. Когда ты был огорчен.
Мое дыхание снова становится прерывистым. Колено дрожит под столом. Я киваю, едва заметно.
Джефф снимает очки и кладет их на стол.
– Рев, – спрашивает он серьезным тоном. – Я сказал что-то такое, что заставило
тебя подумать, что ты не можешь рассказать мне об этом?
Это не тот вопрос, который я ожидал услышать.
– Нет. – У меня во рту пересыхает, и мне снова приходится откашляться. – Я не... я
не знал, что делать.
–
Это
единственное
письмо?
Я киваю.
– Единственное написанное. Да.
– Единственное написанное? – Он снова
