он сам. О
какой-либо тайной даровитости тот и не обмолвился». Воспитатель же, со своей стороны, «начал говорить первым» – не расспросив, не выслушав сначала
4 Там же. С. 107-108.
5 Там же. С. 109.
6 Там же. С. 111.
1 Там же. С. 112-113.
121
отца, тем самым обнаружив отсутствие подлинного интереса и эмпатии к сы-ну. При таком отношении к ученику у него и нашлись только «пасмурные, холодноватые слова», и увидеть он смог в нём лишь то, что бросалось в глаза,
«что мальчик мог бы учиться лучше, что мальчик, кажется, не ладит с товари-щами, что мальчик мало бегает на переменах… Способности у мальчика несомненно есть ... но наблюдается некоторая вялость».2
Набоков здесь явно инвертирует собственную ситуацию в Тенишевском
училище: его отец, в отличие от отца Лужина, не нуждался в «людях со стороны» для понимания своего сына и всегда поддерживал его, ограждая от избы-точных претензий некоторых воспитателей, упрекавших независимого и не
выносившего никакой принудительной «артельности» ученика в отсутствии
«чувства товарищества». Бывший тенишевец не простил невежественных и
лицемерных потуг, под видом «общественной пользы» оправдывавших насилие над личностью, – и откликнулся пародией.
«Бедный Лужин» в подобной школе-пародии оказывается совершенно
незащищённой жертвой. Набоков-отец, зная, что в каждом классе всегда
найдётся обладатель тяжёлых кулаков, любитель пробовать их силу на всех и
каждом, показал своему сыну несколько приёмов английского бокса – бить
костяшками, как кастетом. Лужин-отец, угодливо поддержавший под локоть
чуть споткнувшегося воспитателя, силившегося изобразить «очаровательное
предание» об участии учителей в дворовых забавах школьников, в то же время
пассивно наблюдает, как в раздевалке безнаказанно толкают его сына, пере-ступают через него, сидящего на полу, как он, «после каждого толчка, всё
больше горбился, забирался в сумрак».1 Хорошо чувствуя беспомощность от-ца, Лужин-младший сначала садится на пол, поворачиваясь к отцу спиной, а
затем, выйдя во двор, снова возвращается в переднюю, чтобы дождаться, когда
отец уйдёт. После ухода отца он забирается «под арку, где были сложены дро-ва. Там, подняв воротник, он сел на поленья. Так он просидел около двухсот
пятидесяти больших перемен, до того года, когда он был увезён за границу».2
Лужин-старший так никогда и не узнал – ни от сына, ни от воспитателя, – что
это укромное место Лужин-младший нашёл «в первый же день, в тот тёмный
день, когда он почувствовал вокруг себя такую ненависть, такое глумливое
любопытство, что глаза сами собой наливались горячей мутью».3
Сын, имеющий родителей, оказывается совершенно одиноким в противостоянии окружению сверстников, бывающих очень жестокими с теми, в ком
они видят беззащитных изгоев. Издевательства продолжаются до тех пор, пока
2 Там же.
1 Там же. Там же. С. 113-114.
2 Там же.
3 Там же.
122
не надоест и объект насмешек не займёт положенную ему нишу – как бы не
существующего, невидимого: «Лужина перестали замечать, с ним не говорили, и даже единственный тихоня в классе … сторонился его, боясь разделить его
презренное положение».4
Тем нестерпимее были задаваемые дома вопросы о школе: «Отец жадно
смотрел на сына, который отклонял лицо ... и ничего не смел против его
непроницаемой хмурости». Или «вдруг, ни с того ни с сего, раздавался другой
голос, визжащий и хриплый, и, как от ураганного ветра, хлопала дверь», – это
мать пыталась расспросить сына о школе, он не хотел отвечать, «а потом, вот
… как бешеный…». Лужин-старший догадывается: «Он не здоров, у него какая-то тяжёлая душевная жизнь … пожалуй, не следовало отдавать в школу.
Но зато нужно же ему привыкнуть к обществу других мальчуганов… Загадка, загадка…». Жена рассматривает чашку, в припадке гнева опрокинутую сыном,
– нет ли трещин, руки у неё дрожат.5 Слабая, вялая, несчастная в супружеской
жизни женщина слишком поглощена собой и бессильна чем-либо помочь лю-бимому, но такому странному, пугающему её отчуждённостью ребёнку.
Таким образом, не только в школе, но и дома Лужин тоже одинок, и это –
в лучшем случае. Он не только не обращается к родителям за помощью, он, по
возможности, избегает контакта с ними, всегда неуместного, всегда раздража-ющего. И если отец, несмотря на расхолаживающую характеристику воспитателя, иногда воображал его «в приятной мечте, похожей на литографию», этаким вундеркиндом, который «в белой рубашонке до пят играет на огромном, чёрном рояле»,1 то для сына «невыносим был разговор отца, который … наме-кал на то, что хорошо бы начать заниматься музыкой».2 Применение своему
«острову гениальности» Лужину приходится искать самостоятельно или с помощью случайных людей: скрипача, игравшего у них в доме («Игра богов.
Бесконечные возможности»), «милой тёти», показавшей ему расстановку и
элементарные ходы фигур, «старика с цветами», который «играл божественно». И очевидно символичен эпизод, когда отец, для выяснения отношений с
«тётей», грубо выставляет сына из своего кабинета вместе с подаренными ему, Лужину-старшему, шахматами, и потом даже и не вспоминает о них. Лужин-младший впоследствии закопает их в саду.
Сцена в школе, на пустом уроке, когда Лужин наблюдает за игрой одноклас-сников, «неясно чувствуя, что каким-то образом он понимает её лучше, чем эти
двое, хотя совершенно не знает, как она должна вестись»,3 совершенно точно пе-4 Там же. С. 115.
5
