* Пётр Карпович Сопруненко, в 1940 году – начальник Управления по военнопленным и интернированным (УПВИ) НКВД СССР, капитан госбезопасности;
* Митрофан Васильевич Сыромятников, в 1940 году – старший по корпусу внутренней тюрьмы УНКВД по Харьковской области, лейтенант госбезопасности;
* Дмитрий Степанович Токарев, в 1940 году – временно исполняющий обязанности начальника УНКВД по Калининской области, майор госбезопасности.
Вплоть до предания огласке содержимого «Закрытого пакета № 1» их показания считались единственным доказательством причастности СССР к расстрелу польских военнопленных, кроме, конечно, германского «Официального материала»)
В 1990-1992 годах каждого из них допросили советские, а затем украинские следственные органы. Помимо того, Сыромятников дал интервью польскому писателю Ежи Моравскому.
Точным текстами допросов бывших сотрудников НКВД мы не располагаем. Хотя они проводились по-русски, в наличии есть только их переводы на польский. Русскоязычные оригиналы никогда не публиковались. Кроме того, польская стенограмма готовилась по звукозаписи. В польском тексте имеются пробелы – оставшиеся неразборчивыми для расшифровщиков фрагменты аудио-стенограмм.
В деле Токарева был, как минимум, ещё один допрос, состоявшийся раньше того, что есть в нашем распоряжении. Но ни его стенограммы, ни какой-либо информации о нём нет до сих пор. Не известно, существуют ли неопубликованные стенограммы допросов Сопруненко и Сыромятникова, и вообще проводились ли таковые. Единственный известный нам допрос Сопруненко озаглавлен как «Первый допрос». Что указывает на возможность других допросов. Но о них ничего не известно.
Признания бывших сотрудников НКВД крайне противоречивы и часто не подкрепляют «официальную» версию. Но главное – никто из них не бывал в Каты-ни, где в 1943 году, нацисты обнаружили свыше 4 тыс. тел польских военнопленных, и, соответственно, никто из них ничего не может рассказать о самом известном из мест казни/захоронения, где происходил «Катынский расстрел».
Всем троим допрашиваемым неоднократно угрожали уголовным преследованием, если они не «скажут правду». Ещё их уверяли, будто виновность СССР уже доказана. Но им лгали. В действительности в 1990-1991 годах не было известно ни о каких доказательствах советской вины кроме германского «Официального материала». Документы из «Закрытого пакета № 1» тогда оставались тайной за семью печатями.167
Посему крайне вероятно, что из страха перед уголовным преследованием сильно постаревшие бывшие сотрудники НКВД говорили только то, что хотели от них слышать допрашивающие. Словом, очень похоже, что считать вполне добровольными признания всех трёх ветеранов спецслужб не приходится. Зачастую заданные им вопросы носили «наводящий» характер. Конечно, в следственной практике такое иногда случается. Для нас они интересны лишь тем, что с их помощью можно понять, какие именно ответы жаждали заполучить следователи. Но для выяснения истины такая атмосфера допросов просто губительна.
Польские переводы допросов Сопруненко, Сыромятникова и Токарева напечатаны в польских журналах и переизданы в официальных сборниках польского правительства «Катынские тетради» (“Zeszyty Katyńskie”) и «Катынь. Документы о преступлении» (“Katyń. Dokumenty Zbrodni”), том 2. Ещё один допрос Сыромятникова опубликован в одной из книг режиссёра документальных фильмов Ежи Моравского. Теперь о допросах редко упоминают. Что, по всей видимости, связано с проблемами, которые разбираются здесь и далее.
Сопруненко, 25 октября 1990 года
Как начальник Управления по военнопленным и интернированным (УПВИ) НКВД СССР, Сопруненко просто не мог не знать о казнях, если таковые имели место. Сохранилось множество документов с его подписью, где речь идёт о польских военнопленных. Все они напечатаны в польскоязычной книге «Катынь. Документы о преступлении» и в таком же сборнике на русском языке. О казни поляков нет ни слова ни в одном из опубликованных там документов.
Показания Сопруненко весьма противоречивы. С одной стороны, из его слов следует, что он не знал ни о приказах НКВД расстрелять поляков (с.428), ни о самих казнях (с.430). Фактически же, он говорил, что услышал о катынских расстрелах только в апреле 1990 года, когда польский президент генерал Ярузельский посетил Москву (с.429). С другой стороны, Сопруненко признался, что в 1940 году до него дошли «слухи и подголоски» о подписанном Сталиным решении ЦК, которое стало основанием для казни поляков.
Единственный допрос Сопруненко, который мы располагаем обозначен как «первый». Значит, их было больше. Но опубликован только тот, что датирован 25 октября 1990 года.
Сыромятников
Состоялось всего шесть допросов Сыромятникова. Пять из них используется нами по т. 2 сборника «Катынь. Документы о преступлении», а шестой взят из книги Ежи Моравского «След пули» (Morawski, Jerzy. Ślad Kuli (Warsaw and London, 1992)). В дальнейшем номера страниц с буквой «М» будут обозначать ссылки на книгу Моравского, а просто цифры – на «Катынь. Документы о преступлении», т. 2.
По признанию Сыромятникова, о самом Катынском расстреле он узнал из средств массовой информации (475, 476). Ещё он признался: когда поляков заводили в подвал НКВД, там всегда находился прокурор (477; 484; М 113, 124). Кроме того, Сыромятников сообщил, что сопровождал он только тех польских заключённых, кого вели для допроса (М 124).
Наличие прокурора и допросы в его присутствии подразумевают предъявление обвинений за совершение уголовных преступлений, ведение следственных действий и необходимость удостовериться, что присутствующий военнопленный и есть то самое лицо, в отношении которого вынесен приговор. Описанная процедура имеет мало общего с организацией массовых расстрелов военнопленных. Как отмечал Сыромятников, ему неоднократно говорили, что польские заключённые принимали участие в восстании в советском лагере (478; М 110, 120).
Несколько раз Сыромятников показывал, что, пока он работал в тюрьме, казням в общей сложности подверглось только около 200 (385) или 300 (487) заключенных. Потом он заболел, а когда выздоровел, поляков там уже не было. (M 117-9) Когда два российских следователя Снежко и Третецкий стали настаивать, что в Харькове расстреляно 4 000 поляков, Сыромятников им возразил, что общее число поляков ему не известно, но ни тюрьма НКВД в Харькове, ни – что гораздо важнее – место погребения в Пятихатках, по его мнению, не способны вместить 4 000 человек (М 121-122).
Любопытно одно из противоречий в показаниях Сыромятникова, который поначалу признался, что среди польских заключённых оказалась одна женщина, и её, безусловно, казнили (480; 489); однако в более позднем интервью Моравскому Сыромятников отказался от своего заявления, сообщив, что не знает, была ли та женщина полячкой или русской (M 114).
