Память об этих мучениках и зиждущаяся на ней склонность к мученичеству как предпочтительному выбору в ситуации гонений стали стержнем палестинской традиции с ее установкой на вознаграждение в будущем мире. Средневековые ашкеназы, евреи Германии, северной Франции и Англии, уже позже – Восточной Европы, ориентировались именно на палестинские образцы (в отличие от сефардов, следовавших традициям вавилонского еврейства). Хроники погромов первого крестового похода в описаниях мученичества наследуют палестинским мидрашам. Помимо отсылок к вышеупомянутым прототипам средневековые авторы предлагают те же интерпретации религиозных гонений и мученичества, что и, например, авторы «Десяти убиенных царствием». Если палестинский автор называет римские репрессии наказанием за продажу Иосифа в рабство, то средневековый видит в погромах возмездие за другой библейский грех – поклонение золотому тельцу. И там, и там на мученичество отбираются самые достойные – величайшие мудрецы своего поколения или, например, лучшая из лучших, «святая и благочестивая» община города Майнца. Само мученичество описывается как жертвоприношение, и ожидается, что его последствием будет месть гонителям, ниспосланная Всевышним, впечатленным «пролитой кровью его рабов».
При всем почтении к праотцу Аврааму хочется спросить: неужели иудаизм оправдывает, более того – поощряет самоубийство и убийство (например, детей), пусть с благой целью демонстрации верности своему Богу? Действительно, классические источники и более поздние авторитеты высказываются на этот счет не совсем однозначно. Еврейские мудрецы, конечно, подчеркивали ценность человеческой жизни, ссылаясь, в частности, на такой библейский стих: «Вы должны исполнять законы и постановления мои, по которым человек должен жить» (Лев 18:5). Еврейской экзегезе часто свойственно выбирать какое-то одно слово в стихе и придавать ему особое значение, неявное в первоначальном контексте, и в данном случае подчеркивалось слово «жить» – жить, а не умирать. Человек обязан выживать любыми способами, даже если для этого придется нарушить библейские запреты – однако не все можно нарушать. Во II веке мудрецы пришли к так называемому соглашению в Лоде, по которому ради сохранения жизни еврею разрешалось – и даже предписывалось – нарушать любые запреты кроме трех: идолопоклонства, прелюбодеяния и убийства. Впоследствии были внесены поправки: если дело происходит по время массовых преследований и от человека требуют публичного нарушения какой-либо заповеди с целью впечатлить и склонить к отступничеству широкую публику, то надо умереть, но не преступить ни малейшей заповеди.
Однако в этих предписаниях идет речь о принятии смерти – используется пассивный залог, – но не о самоубийстве. Этот нюанс проявляется, например, в преданиях о «Десяти убиенных царствием»: один из мудрецов-мучеников Ханина бен Терадион готов принять казнь, но отказывается ускорить свою смерть. Мучеников-самоубийц, например, 400 «детей сионских», утопившихся в море, оправдывали благочестивым опасением согрешить: что если враги применят к ним пытки, и невыносимые муки вынудят их поклониться чужим богам? Для надежности лучше превентивно наложить на себя руки.
И все же еврейское религиозное право допускало пассивное мученичество, а самоубийство, как разновидность убийства, считало преступлением заповеди. Так что активное мученичество, в избытке присутствующее в нарративах о погромах: евреи бросались на мечи, убивали друг друга и своих детей и проч. – не совсем легитимно, и потому хронисты старались разными способами объяснить поступки своих героев. Один из таких способов – демонстрация того, что все другие варианты были перепробованы: евреи пытались договориться с крестоносцами, подкупить их, подкупить епископа города и заручиться его поддержкой, наконец, оказать вооруженное сопротивление погромщикам – все напрасно, и только исчерпав все способы, они прибегли к активному мученичеству. Другая апологетическая стратегия – проводить параллели с библейскими и постбиблейскими мучениками, как бы уже канонизированными традицией, прежде всего с Авраамом и «матерью семерых». Наконец, еще один способ избежать ответственности за нелегитимное поведение – выдвинуть на первый план тех, кто по неучености не обязан знать, что легитимно, а что нет, – а именно женщин. О возможности такой логики пойдет речь ниже.
Помимо библейских и постбиблейских прецедентов еврейское средневековое мученичество нельзя рассматривать отдельно от христианского контекста. Греческое martys изначально означавшее «свидетель», свидетельствующий об истинном Боге, к середине II века превращается в «свидетельствующего о Боге своей смертью», «погибшего за веру» – и в этом значении слово переходит в латынь. Вслед за мучеником Иисусом Деяния и Послания апостолов и ранняя история христианства изобилуют добровольными мучениками за веру, отправляющимися в Рим на погибель, провоцирующими казни, совершающими самоубийства. На этом фоне в эпоху поздней античности складывается культ мучеников – с паломничеством к могилам, поминовением, почитанием мощей и реликвий. При этом параллельно действовал церковный запрет на самоубийство.
Поскольку идеальным мучеником был Иисус, важный аспект христианского мученичества – подражание ему, imitatio Christi. С раннехристианских житий утверждалось представление, что в момент страданий и гибели в мученике присутствует Христос. И, как Христос, мученик спасает других людей – в мученичестве видели искупительную жертву за чужие грехи. Для мистиков мученичество давало возможность индивидуального слияния с Богом.
В Средние века процветали культы различных мучеников: древних и современных, в том числе миссионеров, убитых язычниками, а также почитаемых благодаря разным заблуждениям. Так, например, покровитель младенцев святой Гинефор на поверку оказался собакой, а 11 тысяч девственниц, вместе со святой Урсулой принявшие мученическую смерть от рук гуннов, возникли в результате ошибочного прочтения латинского текста. Позднесредневековое папство время от времени пыталось навести ревизию в безграничном количестве уже существующих мучеников и установить четкие правила канонизации, учитывающие не только смерть за веру, но и праведность жизни.
Новые мученики часто появлялись при контактах с неверными. Кроме отроков и младенцев, якобы «умученных иудеями», можно вспомнить пятьдесят кордовских мучеников – христиан, добровольно пошедших на смерть, отстаивая свою веру в мусульманской Андалусии. Идеал мученичества приобрел новую силу в эпоху крестовых походов, которые сами являлись синтезом двух важных религиозных моделей – паломничества в Святую землю и священной войны с неверными. Крестоносцы получали превентивное отпущение грехов и ожидали спасения души в случае смерти от рук сарацин, которая понималась как imitatio Christi, подражание страстям Христовым.
Сложно сказать, сами ли первые крестоносцы в конце XI века стремились к мученической смерти или подобные благочестивые побуждения им приписали клирики – хронисты первого крестового похода, писавшие о нем уже в середине – конце XII века. Трудно сказать, кто соревновался в готовности к благочестивой смерти – крестоносцы и их жертвы в 1096 году или же хронисты-клирики и еврейские хронисты несколько десятилетий спустя. В любом случае явственно виден элемент соревнования: чье мученичество самоотверженней, чья жертва угоднее Богу – жертва самого Христа, за которого идут мстить неверным и принимать мученическую смерть в священной войне с сарацинами крестоносцы, или же жертва евреев, до последнего вздоха сохранявших верность своему единому Богу. Это «соревнование» мученичеств проявлялось и в других, более безобидных ситуациях, например, в полемике о том, кто есть истинный страдающий раб Божий из книги пророка Исайи: Христос, принявший мучения за людские грехи, или же еврейский народ, страдающий за грехи других народов.
