Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
– А теперь смотри, в чем разница, – предупредила учительница и произнесла «п», отчего конфетти разлетелись с ладони. – На, попробуй. – Она вложила обрывки бумаги в ладонь Амру. – Скажи «бу», – велела мисс Гилбертсон.
– Бу, – повторил Амр.
– Теперь скажи «пу».
– Бу, – произнес Амр.
– Нет, пу, – поправила англичанка.
– Бу, – повторил Амр.
– Нет, дурачок, это пу, пу, пу.
Она повысила голос и сдула конфетти с ладони.
– Бу, бу, бу, – произнес Амр, изо всех сил стараясь ей угодить и, заметив досаду учительницы, выговорил последнее, безнадежное, капитулянтское «бу».
Класс бесновался: кое-кто от хохота свалился со стула. Даже мисс Гилбертсон, которая никогда не смеялась и на всех смотрела волком, расплылась в улыбке, сперва хихикала над каждой неудачной попыткой Амра, а потом так и грохнула, отчего класс и вовсе пришел в неистовство, Амр же окончательно запутался и приуныл, но потом до него дошло, что можно посмеяться вместе со всеми, и он присоединился к общему веселью.
На перемене я подбежал к Амру на футбольном поле и в шутку сказал: «Божалуйста, бередай берец!» Он догадался, что я смеюсь над ним, и назвал меня «кальб аль-араб», собакой арабов. Оскорбление было серьезное, так что я накинулся на него, и мы принялись тузить друг друга, пока нас не разняла мисс Бадави.
– Нельзя драться! – крикнула она.
– Он меня оскорбил, – возразил я. – Назвал «собакой арабов».
Директриса не дала мне договорить.
– Ты и есть собака арабов, – с улыбкой произнесла она по-арабски, словно это было очевидно.
Я так оторопел, что сперва даже подумал, будто ослышался. Хотел было возразить, но ничего не сказал и отправился в туалет. Мишель Кордаи, отпрыск одного из богатейших египетских семейств, чьим родным языком был французский, помог мне промыть ссадину на колене. Я, как мог, привел себя в порядок и пошел на урок арабского; ноги мои по-прежнему были красными от падения.
Прежде чем проверить у нас домашнее задание, мисс Шариф коротко рассказала о стихотворении и заставила класс перечислить все существующие арабские государства. Сам стих представлял собой длинную высокопарную патриотическую оду единству арабского мира. Она очерняла практически все европейские народы, в заключение же призывала арабских мальчишек и девчонок бороться за освобождение от иноземного ига последних двух арабских государств, Алжира и Палестины. Само собой, Францию с Англией в стихотворении предавали анафеме. В конце краткого своего выступления мисс Шариф, вскидывая вверх кулак в импровизированном салюте, напустилась на яхуд, евреев; каждый раз, как она произносила это слово, меня пробирала нервная дрожь. В ответ на боевые кличи мисс Шариф ученики задавали вопросы и выражали согласие, что лишь подпитывало общее гневное исступление. На стенах кабинета висели плакаты с чернильными надписями, осуждавшими империализм, сионизм и еврейское вероломство.
В упоминании яхуд отчетливо сквозила гадливость и угроза; мне оставалось лишь, беспомощно застыв на месте, молиться, чтобы неведомая сила забрала меня отсюда, чтобы на мисс Шариф обрушился потолок, чтобы на порог класса вползло морское чудовище и сожрало ее. Я сидел, не шевелясь, старался держаться незаметно, таращился в пустоту, и мысли мои витали далеко.
Мисс Шариф распиналась о том, как Насер представляет себе единое панарабское государство, я же ждал неизбежного. Учительница предупредила, что вызовет меня пересказывать стихотворение первым, и я знал, что после предварительных замечаний она подойдет к своему столу, достанет из сумки очки, откроет учебник, уставится в окно, словно, отвлекшись ненадолго, перенеслась мыслями на просторное зеленое поле для крикета, и вдруг произнесет мое имя. Оно могло прозвучать в любой момент. Я потихоньку оторвал уголок тетрадного листа и нарисовал звезду Давида. На удачу. Не зная, что делать со звездой, и не желая оставлять ее ни на столе, ни в карманах, – которые регулярно обшаривали перед всем классом, – сунул бумажку в рот, покатал немного, прилепил к нёбу и уже не трогал ни зубами, ни языком (Мишель Кордаи признавался, что так же поступает с облатками).
Я снова поискал в памяти первую строчку стихотворения. Все слова оказались на месте, точно дети, которых давным-давно уложили спать и с тех пор они не шелохнулись. Я даже с некоторым умилением повторил их про себя.
И тут меня окликнула мисс Шариф. Сердце мое заколотилось от адреналина, и одновременно с этим меня пронзил леденящий страх.
Я вышел к доске, откашлялся раз, другой. Думал, оттарабаню – и дело с концом. Произнес название, затем первую строку, которая, по сути, повторяла название, довольный собой, принялся вспоминать третью и обнаружил, что стихотворение испарилось.
Мальчишки на первом ряду принялись шептать мне фразы, которые я даже узнавал, но вот сложить не мог. К тому же я понимал, что мисс Шариф тоже слышит их шепот, и не знал, что теперь делать – то ли с мимолетной улыбкой повторить подсказку, то ли уставиться в пространство, притворившись, будто ничего не слышал.
– Это важное стихотворение, самое важное в книге, – проговорила мисс Шариф, – почему же ты не выучил его?
Я и сам не знал, почему не выучил.
– И что мне с тобой теперь делать? – завелась мисс Шариф. – Ума не приложу, просто ума не приложу – ох, сестра! – Учительница пришла в ярость: вот-вот ударит. – Ох, сестра! – снова воскликнула она и швырнула на пол коробку разноцветных мелков, которыми рисовала карту арабского мира. – Немедленно идем к мисс Бадави.
И лишь по пути в кабинет мисс Бадави я вдруг осознал, что этим морозным солнечным утром меня как пить дать изобьют розгой, а то и палкой.
Но куда сильнее я боялся, что вечером о моем проступке узнает отец и будет вне себя от злости. Снова примется втолковывать мне, что, не удосужившись запомнить стихотворение, я тем самым продемонстрировал государственным сикофантам, что в доме моих родителей арабское образование не принимают всерьез. И это наверняка нам повредит.
К моему удивлению, меня не били; вместо этого мисс Бадави позвонила мне домой и сообщила, что на день отстраняет меня от занятий. Мама и мадам Мари взяли такси и менее чем через полчаса приехали меня забрать. С помощью мадам Мари в качестве переводчика мама извинилась перед директрисой и пообещала, что отныне я каждый день буду заниматься с репетитором арабским.
Наконец мы вышли с территории школы, мама спросила, почему я не выучил стих, и я, не сдержавшись, расплакался.
– Домой поедем на трамвае, – сказала она.
Мы сели в вагон второго класса на Виктории, поднялись на второй этаж и встали втроем бок о бок на открытой площадке справа от винтовой лестницы. Перед тем как сесть в трамвай, мама, истая уроженка Александрии, купила нам горячего арахиса в дорогу. Было ветрено, и по небу, обещавшему ясный солнечный день, пробегали светло-серые облачка. Из нашего закутка я увидел оштукатуренную башенку, вздымавшуюся над школьной столовой, где мои одноклассники как раз выстроились в очередь за обедом. Вспомнил наш извечный дешевый омерзительный липкий рис с кусочками мяса. В школе даже сочинили стишок по-арабски, и вот его-то, в отличие от прочих стихотворений, я не забуду никогда:
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80
