Хватаюсь за него и дергаю назад, отвоевывая пару дюймов.
– Какая к черту неудовлетворенность!
– Да ладно. Только и ждешь, пока я усну, чтобы пристроиться к моей ляжке и потереться о нее.
С силой пинаю ее ледяной ногой. Она взвизгивает.
– Моя сексуальная неудовлетворенность не может тебе мешать. Иначе в викторианские времена люди вообще не спали бы.
Косится на меня через плечо и снова отворачивается.
– Не поймешь тебя… Иди потихоньку к своему бойфренду. Кто тебе не дает?
– Он мне не бойфренд, – отзываюсь я машинально (этот ответ был доведен до автоматизма лет в восемь).
– Твоего особого друга. Воздыхателя. Ухажера. Твоего…
– Я пошла, – шепчу я, откидывая одеяло.
В соседней кровати мирно похрапывает Хана. Во сне она производит впечатление приятного человека. С другой стороны, трудно быть стервой в тот момент, когда пускаешь слюни в подушку.
Мы с Леоном разработали план свидания. Мартин по какой-то досадной причине устроил Леона в комнате с фотографом, а значит, я не могу юркнуть к нему в постель. Однако Хана и фотограф спят мертвецким сном, так почему бы нам не отправиться на увлекательную прогулку по замку. Мы решили сначала отдохнуть, а встретиться часа в три, но я на нервной почве так и не уснула, мечтая о всяком неприличном. Впрочем, со сна человек выглядит гораздо хуже, чем врут в Голливуде, так что, может, оно и к лучшему.
Только я не рассчитывала, что будет так охренительно холодно. Собиралась пойти в сексуальном белье и халатике, которые специально захватила из дома, а сейчас я во флисовых пижамных штанах, шерстяных носках, трех свитерах и ни за какие коврижки их не сниму. Наношу на губы немного блеска, встряхиваю волосы и приотворяю дверь.
Она так скрипит, что это почти клише, однако Хана не просыпается. Открываю чуть шире и протискиваюсь, морщась от дверных стенаний.
Мы с Леоном встречаемся в кухне – если кто-то нас застукает, будет благовидный предлог, ведь на работе я пожираю тонны печенья, и народ без труда поверит, что ночью я тоже трескаю. Быстро иду по застеленному ковром коридору, внимательно глядя на вереницу дверей. Вдруг еще кто-нибудь полуночничает и меня заметит…
Никого. От стремительной ходьбы чуточку согреваюсь, по лестнице взбегаю и, запыхавшись, захожу в кухню.
Кухня – единственный обжитой уголок замка. Недавно здесь сделали ремонт, и, к полному моему восторгу, в дальнем конце обнаруживается огромная печь-плита. Я прижимаюсь к ней всем телом, как девчонка, которая увидела в ночном клубе бывшего солиста популярной группы и уходить без него не намерена.
– И почему я так ревную? – раздается позади голос Леона.
Оглядываюсь через плечо. Он стоит в дверях, волосы приглажены, в свободной футболке и спортивных штанах.
– Если температура твоего тела выше, чем у печки, я твоя, – поворачиваюсь я, чтобы погреть спину и ноги, а заодно лучше его рассмотреть.
Леон спокойно, не торопясь пересекает кухню. В каждом движении сквозит сдержанная уверенность – когда он изредка ее показывает, это невыносимо сексуально. Целует, и мне становится еще теплее.
– Сложно было сбежать? – Отстраняюсь, чтобы убрать назад волосы.
– Наш Ларри-фотограф спит чрезвычайно крепко, – отвечает Леон, опять находя мои губы и медленно целуя.
Сердце у меня гулко бухает. Голова кружится, как будто вся кровь неожиданно переместилась в другие части тела. Почти не прерывая поцелуя, Леон приподнимает меня и прижимает к печи. Я обвиваю его ногами.
Жар проникает через фланелевые пижамные штаны и припекает зад.
– Ай! Горячо!
Подвигаюсь вперед, обхватываю Леона, как мишка-коала, и он пересаживает меня на соседний стол.
Его губы медленно рисуют на мне узоры – шея, грудь, губы, шея, ключица, снова губы. Перед глазами плывет, я едва способна думать. Леон находит узкий просвет между пижамными штанами и свитерами, и от его рук на моей коже способность мыслить исчезает совсем.
– А плохо заниматься сексом там, где готовят пищу? – отстраняясь и тяжело дыша, спрашивает Леон.
– Нет! Это… чисто! Гигиенично! – отвечаю я, притягивая его к себе.
– Вот и славно, – говорит он и вдруг снимает с меня все свитера разом.
Теперь совсем не холодно. Собственно, можно снять и еще кое-что. Черт, почему я все-таки не надела пеньюар?
Рывком сдергиваю с Леона футболку и тяну за пояс спортивных штанов, пока он не сбрасывает и их тоже. Подаюсь вперед, прижимаюсь. Леон на секунду останавливается и хрипло спрашивает:
– Можно?
Вижу, каких усилий ему стоит притормозить и задать вопрос; отвечаю поцелуем.
– Да? – спрашивает он у моих губ. – Это значит «да»?
– Да. И хватит болтать! – говорю я, и он слушается.
Мы так близко. Оба почти голые, мои мысли заняты только Леоном. Вот оно. Наконец. Моя внутренняя сексуально неудовлетворенная жительница викторианской Англии чуть не плачет от благодарности, когда Леон подтягивает меня за бедра, и я вновь охватываю его ногами.
И тут вдруг… Воспоминание…
Деревенею. Леон замечает не сразу, три кошмарные секунды его руки и губы еще блуждают по моему телу. Описать подобное чувство очень трудно. Наверное, паника, хотя я совершенно обездвижена и необычно пассивна. Я закоченела, поймана в ловушку, и какая-то очень важная часть меня совершенно отключилась.
Руки Леона замедляются и останавливаются у меня на щеках. Он легонько приподнимает мне голову и глядит в глаза.
– А, понятно…
Отстраняется. Меня трясет как в лихорадке.
Та важная часть никак не возвращается. Не знаю, откуда пришло это чувство – я собиралась заняться сексом, мечтала о нем всю неделю и вдруг… что-то вспомнила. Кто-то другой, не Леон, чьи-то руки, которые делали то же самое, но я их не хотела.
– Хочешь побыть одна или чтобы я тебя обнял? – просто спрашивает Леон, стоя в полуметре.
– Обними, – выдавливаю я.
Он прижимает меня к себе и тянется за кучей свитеров на столе. Набрасывает один мне на плечи и обнимает еще крепче. Моя голова у него на груди. Единственное, по чему догадываешься, как он раздосадован, – гулкие удары сердца.
– Прости, я виновата, – бормочу ему в грудь.
– Никогда себя не вини, хорошо?
– Хорошо. Не виню, – криво улыбаюсь я, прижимаясь губами к его коже.
54. Леон
Обычно я не гневливый человек. Обычно я довольно мягкий и меня нелегко вывести из равновесия. Именно я удерживаю Ричи, когда тот лезет в драку, вступаясь за какую-нибудь женщину, которая вовсе не обязательно нуждается в помощи. А вот сейчас внутри творится что-то первобытное, и нужны неимоверные усилия, чтобы поза оставалась спокойной, а движения сдержанными. Моя напряженность и агрессия Тиффи не помогут.
