Два поворота перечной мельнички: по одному на каждый глаз.
«Вот что я хочу сказать, Грэм: конечно, надо отдать тебе должное — ты доказал свое физическое и ментальное превосходство перед обоими моими родителями, но в одном тебе не повезло — оказывается, они любят друг друга. Не то чтобы слишком, горячо или со всепоглощающей страстью, но достаточно, чтобы все твои усилия оказались бесполезными».
Веточки розмарина торчали бы из его ушей и носа, как волосы; я бы нафаршировал зубчиками чеснока его крайнюю плоть.
«И не мог же ты знать, что у них родится такой активный и изобретательный ребенок. Так что вот он, твой конец, достойный противник. Выше нос. Не болей. Осторожней за рулем».
Воткнув кривой дозатор бутылочки Грэму в задний проход, я бы влил туда оливкового масла. И слушал бы, как оно булькает.
Вчера мне приснился сон. В этом сне я знал все про всех. Я стал понимать язык жестов. Чипс тоже был там; я заметил, как он потирает бровь через пять секунд после того, как сказал неправду. Я видел Джордану и научился различать разницу между взглядом влюбленной женщины и той, что лишь притворяется влюбленной.
Даже не припомнить, сколько всего я знал.
Полилог
Я унюхал, что родители приготовили мне особый завтрак. Мои пазухи изумительно чисты.
На столе обнаруживаю тарелку с французскими тостами и беконом, а рядом с ней бутылку кленового сиропа. Поливаю тарелку зигзагом. Бекон такой хрустящий, что его можно разломить пополам.
Папа спрашивает, слушаю ли я его.
Слежу за тем, как французский тост впитывает сироп. Отрезаю кусочек, обмакиваю в сироп и кладу в рот. На языке до сих пор слабый привкус блевоты.
Мама что-то говорит… кажется, что я даже не слушаю.
Беру кусочек бекона рукой и откусываю тонкий жирный кончик. Пережевываю пять раз и глотаю. Мышцы живота как будто накачались и окрепли. Словно я весь прошлый вечер делал упражнения для пресса. Заканчиваю завтрак и отправляюсь на диван в гостиной его переваривать.
Папа склоняется у зеркала над камином, разглядывая свой нос достаточно близко, чтобы можно было сосчитать поры. Он на удивление спокоен, учитывая то, что не так давно ему пришлось говорить о чувствах.
На мне старперские тапки, которые мне подарили на Рождество. Подтягиваю колени к груди.
На кофейном столике стоит ваза для фруктов из рифленого стекла. Стараюсь не вспоминать тот день, когда Чипс зашел к нам после школы. Он объяснил, что в эту вазу вполне поместится двадцать связок ключей от машины. И сказал: «Я хотел бы трахнуть твою маму».
Папа достает из нагрудного кармана пинцет. Берет его правой рукой то так, то этак и наконец находит удобный захват между большим и указательным пальцем. Удовлетворенно щелкает пинцетом в воздухе дважды.
Занавески на большом окне раздвинуты: прекрасный вид на дорогу.
Я не впервые вижу его за этим занятием. Как-то раз я застал его в комнате с пианино; он использовал в качестве зеркала диск Дворжака и пытался зажать волос в носу между двумя пальцами. Но никогда прежде я не видел его публичных проявлений самолюбования. Случай беспрецедентный. Какое бесстыдство. Он даже отодвигает с каминной полки марокканский канделябр, чтобы ничто не препятствовало обзору. Папа пытается повысить свои шансы.
Он начинает с белесых волос на кончике носа, потом выщипывает черные из носовых проходов и коричневые между бровями. С обеспокоенным видом выдвигает челюсть, и свет падает на бородавку, красующуюся на шее. Она размером с изюмину, коричневого цвета, из нее растет единственный волос. Это дело бесполезное — мама уже пробовала его выдрать. По опыту мне известно, что бородавочные волосы растут особенно быстро и могут вымахать на целый дюйм всего за несколько часов.
Включаю «Хвалу Господу»[33], чтобы посмотреть, испортит ли это ему настроение. Господь создал нежелательные волосы на лице по своему образу и подобию. Вырвав из правого уха дюймовый волос, похожий на струну от банджо, папа слегка вздрагивает. Изучив его на свету, он протягивает волос мне с довольным видом. Волос на кончике рыжий, переходящий в светло-желтый; корень-луковица как белая спичечная головка. Я сосредотачиваюсь на Господе и слушаю слова:
Лето и зима, весна и пора урожая,
Солнце, луна и звезды на небе,
Пусть все соединятся и станут свидетелями
Твоей великой преданности, милосердия и любви.
Оператор все время наводит камеру на симпатичную христианку с прямыми длинными черными волосами, убранными за уши.
— Ого, — восхищается папа, показывая на нее и глядя на меня, надеясь, что я разделю его мнение, — ради такой стоит обратиться.
Откуда взялись эти замашки мужлана? И джинсы — на нем джинсы! Никак вельвет сдерживал его либидо?
Мама толкает дверь ногой и вносит полный поднос: сахарница с неровными кусками коричневого сахара, маленький молочник, кофеварка без провода, две маленьких чашки и чайная ложка. Папа тут же бежит придержать ей дверь — сама галантность. Он подсовывает под дверь антикварный металлический утюг, который используем как заглушку, хотя при желании он мог стать орудием убийства. Мама ставит поднос на кофейный столик.
— На Оливера снизошло религиозное пробуждение, — говорит папа.
— Уверен, что не похмелье? — смеется она.
Откуда все это? Эти шутки. Мои родители убеждены, что у них совершенно здоровые отношения.
Мама выходит из комнаты. Папа снова облокачивается на каминную полку, притворяясь невозмутимым.
Он что-то задумал. Интересно, он хоть понимает, что мама поступила плохо? Вот он, когнитивный диссонанс Леона Фестингера в действии. Он слишком спокоен и слишком бодрится.
— Пап, ты должен смириться с тем, что произошло между мамой и Грэмом, — начинаю я.
— Оливер, твоя мама все мне рассказала. Мы обсудили это еще вчера.
Решаю начать с деталей.
— Она рассказала тебе, что после этого спала на пляже?
Хор запевает другой гимн.
— О да, напилась в стельку, — отвечает он, уставившись в телевизор.
— Понятно.
Наблюдая за хором, он выглядит таким спокойным.
Поскольку папа редко смотрит телевизор, стоит ему включить его, и он уже не может оторваться. Неважно, что показывают — рекламу, телевикторины, «Сельский вестник». Он смотрит на движущиеся картинки, как обалдевший деревенский дурачок.
Я смотрю телевизор очень разборчиво. Любопытно, что в «Хвале Господу» текучка среди ведущих гораздо больше, чем в других программах. Сегодня ведет Алед Джонс, он валлиец и, на мой вкус, совершенно асексуален.
