У меня есть один старый испытанный способ разозлить папу.
Я начинаю переключать каналы: чемпионат по бильярду, черно-белый фильм, новости (что-то про завод), «Люди из долины»[34], опять новости, черно-белый фильм, чемпионат по бильярду, «Хвала Господу». Это даже слишком просто.
— Оливер, хватит щелкать.
Я не останавливаюсь: чемпионат по бильярду, черно-белый фильм, новости (про больницы), «Люди из долины», опять новости…
— Щелк-щелк-щелк, — говорит папа.
Чемпионат по бильярду, «Хвала Господу», чемпионат по бильярду, «Хвала Господу», чемпионат по бильярду, рекламная пауза…
— Оливер, я сейчас разобью эту чертову штуковину!
Он наклоняется и выдергивает шнур из розетки: телевизор и видеомагнитофон выключаются. Моими стараниями его череп наполнился кровью. Кладу пульт. Папа порозовел и тяжело дышит. У него немного смущенный вид, как у человека, проснувшегося утром после полнолуния и обнаружившего кровь на губах. Но для оборотня у папы маловато растительности на теле.
На нем светло-розовая рубашка, заправленная в джинсы без ремня. Воротник расстегнут на две пуговицы и под ним виднеется майка. Опять вспоминаю ту сгарую историю, когда папа порвал на себе майку. Снова думаю о том, что у него почти нет волос на теле.
Его лицо становится нормального цвета. Он поднимает выщипанные брови. Я жду, что отец скажет что-нибудь, но он лишь поворачивается и смотрит в окно. Корки не видно.
Я жду лекцию о том, как важно уважать чужую собственность. Но потом понимаю, что это он ждет, когда я сам расскажу, чему научился. Он не хочет читать нотаций, потому что гораздо приятнее знать, что я сам, без всяких подсказок, сделал правильные выводы. Это докажет, что мои родители снабдили меня отлично работающим внутренним моральным ориентиром.
Я многозначительно откашливаюсь. Папа смотрит на меня.
— Я понял, что совершал очень плохие поступки. Я обнаружил, что мои родители такие же люди, как все остальные, и тоже могут ошибаться. Не в моих силах управлять жизнями других людей. Я полон сожаления…
Папа все еще пялится на меня. И слегка хмурится.
— Что такое? — спрашиваю я.
Долгая пауза.
— У него что, правда грелка в форме сердца? — выдает отец.
— Ну да.
Он качает головой, поднимает глаза к потолку, поворачивается ко мне и спрашивает:
— И ты ее продырявил?
— Я плохой. Знаю.
Еще пауза. Потом в уголках его губ появляется намек на что-то — кажется, озорство.
— А что еще ты сделал? — интересуется он.
Не уверен, что именно он хочет услышать: признание вины или просто пересказ событий.
— Хм. Положил металлическую ложку в микроволновку.
— У Грэма есть микроволновка? — Папа, кажется, заинтригован.
— Да. На девятьсот ватт, — сообщаю я.
— Девятьсот ватт! — Он весь сияет, я вижу его десны. — Здорово, — говорит он. Кажется, я никогда раньше не видел его таким счастливым. — А он знает про ложку?
— Никто не знает, — успокаиваю его я.
Папа закусывает нижнюю губу и кивает.
Заходит мама и садится рядом со мной на диван. Папа тут же делает мрачное лицо.
Она берет кофе-пресс и поднимает поршень выверенным движением специалиста по контролируемым взрывам. Разливает кофе по чашкам и бросает в каждую по кубику сахара, который падает на дно, как подводная бомба.
— Я как раз рассказывал Оливеру, что в ситуациях вроде этой… — Папа замолкает и берет кофе. Интересно, сколько раз ему приходилось бывать в «ситуациях вроде этой». — …очень важно иметь возможность все обсудить.
О да. Мы отлично обсудили мощность микроволновок в ваттах.
Папа держит чашку, сложив пальцы, как пинцет. Обычно он пьет кофе с молоком, но этот новый папа предпочитает черный. Молоко — для младенцев, в самом что ни на есть прямом смысле.
Я любуюсь спокойным горизонтом. Вдалеке, между морем и небом, лежит полоска суши — Девон. Мама с папой прихлебывают из своих чашек. Я смотрю то на нее, то на него. Им нравится пить кофе. Смотрю на маму. Она разглядывает кофе в своей чашке. Перевожу взгляд на папу.
— Думаю, я не ошибусь, если скажу, что всем нам хочется разорвать этот саморазрушительный круг, — говорит папа.
С чего это он?
— У тебя психическое заболевание? — интересуюсь я.
— Оливер! — вмешивается мама. Она не любит, когда ей говорят правду.
— У всех нас был трудный период, продолжает папа, — но сейчас важно обсудить это, как одной семье.
Папа возомнил, что живет в Калифорнии.
— Ха, — ухмыляюсь я и поворачиваюсь к морю.
— Оливер, твой папа хочет с тобой поговорить, — замечает мама. И кладет руку мне на колено. Это совсем не сексуально. Смотрю на нее. Она что-то делает глазами. Я начинаю понимать, что дело скорее в отце, чем в нашей семье. И вспоминаю, что в одной из книг по воспитанию детей была такая глава: «Семейный разговор: может ли конфронтация пойти на пользу?»
— Пап?
— Да.
— На твоем месте я бы очень рассердился.
— Всякое бывает. Главное, что мы честны друг с другом. — Он совершенно неспособен самостоятельно строить фразы. Подозреваю, что я был прав и у него в кармане действительно лежит список фраз, приемлемых в той или иной ситуации.
— Ладно, — говорю я, — как ты себя чувствуешь?
Он начинает медленно кивать головой, точно ему не приходило в голову спросить себя об этом.
— Мне обидно, — отвечает он, — но мы с мамой делаем все, что в наших силах, чтобы преодолеть трудности. — И снова кивки.
— На твоем месте я был бы в ярости, рвал и метал.
— Это деструктивный подход.
— Ну да.
— Мне кажется, нам с твоей мамой надо наконец понять… — начинает он.
Мама вдруг встает. Папа замолкает. Мы оба думаем, что сейчас она скажет что-то важное, но она встает у окна и складывает руки на груди. Папа продолжает:
— Нам надо понять, что у тебя сейчас трудный период. — Он разговаривает с большим абажуром из креповой бумаги, что висит посреди комнаты. Его никто не слушает. На его джинсах бугор в области промежности. — Стресс от экзаменов, разрыв с Джорданой в твоем возрасте это всегда тяжело. Мы с мамой понимаем, почему ты так остро все воспринял.
Мама вдруг оборачивается, выставив руки перед собой. У нее серьезный вид.
— Ллойд, — выпаливает она, — возьми себя в руки.
