—О Господи!...
Кто-то тронул Аполлона за плечо. Он вздрогнул, обернулся.
Возле него стоял солдат:
—Господин Романов... Я за вами.
Аполлон вошел в зал. Уже знакомый ему солдат с длинными на малороссийский манер отвислыми усами закрыл у него за спиной дверь.
Стол с гнутыми ножками стоял в центре зала. Карнизов, подобравшись, будто зверь перед прыжком, сидел за столом. Перед ним среди бумаг прохаживался с деловитым видом Карлуша — прохаживался и косился на чернильницу, словно намеревался вот-вот обмакнуть в нее клюв.
Поручик смахнул птицу со стола и с натянутой улыбкой кивнул Аполлону на стул напротив:
—Присаживайтесь, сударь...
Карлуша с карканьем, теряя перья, полетел над самым полом к окну и взгромоздился на насест, устроенный специально для него.
Аполлон сел; на поручика посмотрел спокойно, удивляясь самому себе, — отчего-то уже не было желания бросаться на Карнизова с кулаками. Вряд ли перегорела ненависть или подействовала усталость; скорее спокойствие Аполлона было следствием той мысли, что рукоприкладством ничего не добьешься, между тем как, согласившись на беседу, можно что-то узнать о Милодоре и, быть может, чем-то ей помочь. А потом... кто знает, что на уме у Карнизова? Быть может, и в интересах Карнизова поскорее Милодору освободить?...
Когда Аполлон сел, у поручика правая бровь удивленно поползла вверх. Карнизов, видно, не исключал возможности, что Аполлон опять бросится на него. Видя же спокойствие Аполлона, поручик несколько расслабился, откинулся на спинку стула.
Слова поручика, с каких он начал беседу, были произнесены, можно сказать, почти приятельским тоном:
—Я на вас не в обиде... Понимаю ваши совершенно расстроенные чувства...
Аполлон молчал, глядя куда-то сквозь Карнизова; пожалуй, Аполлон сквозь Карнизова смотрел в себя.
Поручик продолжал:
—А если разобраться, у вас нет причин винить меня в ваших несчастьях. Я просто выполняю свой долг — и стараюсь делать это хорошо. Взять вас, к примеру... Вы же тоже стараетесь выполнять свой долг хорошо. Ваш долг, как я понял, — долг просветителя, носителя культуры, — Карнизов смотрел сейчас на Аполлона пристально. — Вы правы, вы избрали себе хорошее поприще. Многие беды в нашем государстве происходят от недостатка культуры в народе. Будь народ некультурней — было бы порядка больше. В дикой же толпе — сплошные крайности... и кулаки... так сказать...
Аполлон кашлянул и бросил на поручика довольно хмурый взгляд:
—Оставьте это. Меня ведь сюда привели не для разговоров о моем долге...
—Отчасти и для этого, если хотите. Разве не ваш долг внести ясность в происходящее и тем помочь... госпоже Шмидт? — от взгляда Карнизова не укрылось некоторое недоумение, мелькнувшее в лице Аполлона; поручик взял доверительный тон: — Думаю, вы не будете спорить, что госпожа Шмидт достаточно самостоятельная женщина, чтобы видеть хотя бы немного вперед и нести ответственность за свои поступки... или проступки... Как точнее?
Аполлон пожал плечами:
—Не понимаю, какие ее поступки вы имеете в виду.
Теперь поручик выразил удивление:
—Разве вам не известно, в чем ее обвиняют?
—А ей это известно?
Карнизов побарабанил пальцами по столу.
—В этом доме, в стенах которого мы с вами, сударь, принуждены быть, госпожой Шмидт организована масонская ложа...
—Ложа?... Это когда заговорщики?... Я ничего такого не знаю, — глаза Аполлона сейчас были сама искренность.
—Полагаю, вы это знаете не хуже меня. И не хуже меня вы знаете, сколь трудное время переживает держава и сколь вредно в такое время может быть любое проявление инакомыслия.
Аполлон покачал головой:
—Обыкновенные вечера, как почти в каждом благородном доме, — с романсами и стихами в альбом, — Аполлон понял, что этот человек пальцем не пошевельнет, чтоб хоть как-то облегчить участь Милодоры; как раз наоборот: когда от него будет зависеть, он постарается сгустить краски.
—И ничего больше?
—Ничего достойного внимания. Вы же не хотите, чтобы я отнимал ваше время рассказами о спиритических сеансах или о гаданиях? Это всего лишь безвинные утехи скучающих благородных людей...
Лицо Карнизова обрело жесткое выражение:
—Я имею другие сведения, каким нет основания не доверять.
—А то, что говорю вам я, в расчет не идет?
—Ну-с, говорите... говорите... Я вижу: правды от вас не добиться.
—У каждой красивой женщины есть враги, — Аполлон посмотрел на поручика со значением. — Эти враги могут выражать свое отношение к ней по-разному.
—Например...
—Например, попытаться устроить скандал в театре, — Аполлон начинал терять самообладание, — или написать подметное письмо, или оговорить...
У Карнизова слегка дрогнула щека:
—Вечера с романсами несколько отличаются от собраний в апартаментах Милодоры Шмидт. Знаете чем?... На вечерах с романсами не формируется столь живо общественное мнение, направленное против государя и державных устоев.
—Вы говорите загадками, поручик...
—Нет, это вы не имеете достаточно мужества, чтобы открыть правду...
—Наговор, вы хотите сказать... И услышать...
—Вы забываетесь, господин Романов! — повысил голос Карнизов.
Аполлон отвернулся к окну и с минуту разглядывал, как Карлуша величественно, будто являлся символом величайшего из государств, расхаживал туда-сюда по подоконнику.
Поручик спросил уже спокойнее:
—Как вы относитесь к писаниям госпожи Шмидт?
—А как я могу относиться к тому, чего не читал? Мы ведь с ней, живя в одном доме, не переписывались.
Карнизов улыбнулся:
—Аполлон Данилович, это не серьезно. Вы отлично понимаете, что я говорю о «Золотой подкове», на публичных чтениях которой вы присутствовали в числе многих... Я даже облегчу вам задачу, дабы вы не думали, что выдаете важную тайну: я прекрасно осведомлен обо всем, что на этих «вечерах» говорилось, и даже имел удовольствие прочитать роман госпожи Шмидт...
—Что же вы тогда хотите? К чему весь этот разговор?
—Допрос... Это допрос, — счел нужным уточнить Карнизов. — Меня интересует ваше отношение к ее творению — ваше отношение как литератора. Вы ведь довольно известный мастер пера...
Аполлон спокойно взглянул в пристальные глаза Карнизова:
—Вряд ли я могу сказать то, что вас порадовало бы.
—А вы попробуйте.
—Извольте... «Золотая подкова» — не тот роман, что будоражит умы и подрывает устои государства. Он, как вы заметили, о любви.
