Послание должно было добраться до устройства связи,упрятанного под километрами свинца, до хранилища получастиц, чьи двойникизамерли в ожидании на имперских боевых кораблях или были доставленысубсветовыми звездолетами на другие планеты Империи. Определенные с невероятнойточностью конкретные фотоны, находящиеся в слабо взаимодействующей среде,должны были перейти из когерентного состояния. В десяти световых годах отРодины их двойники на «Рыси» должны были ответить и как бы упасть с лезвияклинка. Картина этих изменений — набор позиций, подвергнутыхдискогеренции, — и составляла содержание послания, отправленного на«Рысь». «Только доберись до него вовремя», — пожелала Оксам вслед своемуписьму.
А потом сенатор Нара Оксам мысленно вернулась в холодныестены палаты заседаний военного совета и старательно прогнала из разума всемысли о Лауренте Зае.
Ей надо было думать о войне.
Капитан
Клинок» лежал на ладони у Зая — черный прямоугольник на фонечерной бесконечности. Он ждал, когда на него нажмут.
Трудно было поверить, сколько всего произойдет от одного-единственногодвижения. Конвульсии по всему кораблю, принимающему боевую конфигурацию, трисотни человек, спешащие на свои посты, зарядка и разворот орудий, в то времякак бортовой компьютер тщетно ищет приближающийся флот противника. «Это ведь будетне просто пустая трата энергии», — думал Зай. Сюда, к границе с риксами,приближалась война, так что экипажу «Рыси» совсем не мешало провести учебнуюбоевую тревогу. Быть может, осуществленная в порядке отработки процедурыэвакуации работа по переноске трупа — трупа капитана — заставит его подчиненныхпонять, что дело серьезное, что они находятся на линии фронта в преддвериипредстоящего вторжения риксов.
Нет-нет, Зай вовсе не планировал превратить этуразновидность самоубийства в учения. Просто-напросто перевод корабля всостояние боевой готовности был единственным способом блокирования системыбезопасности наблюдательного блистера.
«Какой странный способ самоубийства», — думал он ипытался понять, как же ему пришло в голову выбрать именно такой «клинок ошибки».Декомпрессия не сулила быстрой смерти. Сколько времени человек умирает в полномвакууме? Десять секунд? Тридцать? И ведь эти мгновения будут мучительными.Разлетятся в клочья сердце и легкие, лопнут кровеносные сосуды в головноммозге, взорвутся пузырьки азота в коленных суставах.
Пожалуй, боли будет слишком много, чтобы ее мог оценитьчеловеческий разум, слишком много одновременных страшных изменений в организме.«В какое мгновение хор агоний зазвучит тише вопля изумления?» — гадал Зай.Сколько бы ни стоял он здесь, глядя на непроницаемую тьму и рассуждая о том,что с ним произойдет, он все равно не смог бы подготовить свою нервную системук страшному концу.
Конечно, традиционный ритуал, при котором следовало вогнатьв живот тупой клинок, а потом глядеть на то, как твои кишки вываливаются нацеремониальный коврик, вряд ли можно было назвать симпатичным. Но, будучивозвышенным, Лаурент Зай имел право выбрать любой способ самоубийства. Он необязан был страдать. Существовали безболезненные методы ухода из жизни, и дажедовольно приятные. Столетие назад возвышенная транс-епископ мать Сильвер убиласебя гальционидом и, умирая, задыхалась от оргазма.
Но Зай хотел ощутить космос. Как бы ни было больно, он желалвидеть, что все эти годы таилось за прочной обшивкой звездолета. Он был влюбленв пространство, в пустоту — он любил их всегда. И вот теперь ему предстояловстретиться с ними лицом к лицу.
В любом случае, решение он уже принял. Зай сделал свой выбори, как все офицеры, занимавшие командные посты, знал, сколь опасно раздумыватьнад принятым решением. Кроме того, ему нужно было подумать и о другом.
Зай закрыл глаза и вздохнул. По его приказу блистер былзаблокирован, отделен от корабля. Он пробудет здесь в одиночестве до самогоконца; больше не имело смысла демонстрировать свое мужество подчиненным. Однуза другой Зай отжал неподатливые клавиши воображаемого пульта управления самимсобой, своими мыслями. Впервые за все время после того, как совершилась егоошибка, Зай позволил себе такую роскошь, как мысли о ней — о сенаторе НареОксам.
По имперскому абсолютному времени прошло десять лет с техпор, как он видел ее в последний раз. Но пока вершились фокусы ускорения,Воришка-Время похитило более восьми из этих лет, и поэтому воспоминания Зая оцвете ее глаз, о ее запахе остались свежими. А Нара тоже порой останавливаладля себя время. Будучи сенатором, она часто проводила перерывы между сессиямиСената в холодном сне, окутывала себя непроницаемым для времени коконом. Ееобраз — образ ожидавшей его спящей принцессы — помогал Заю на протяжениипоследних относительных лет. Он раздумывал над романтическим понятием о том,что любовь побеждает время, что она длится на протяжении долгих и холодныхдесятилетий разлуки, неуязвимая, равнодушная к коловращению вселенной.
Так казалось. Зай был возвышенным, бессмертным. Нара быласенатором, и ее непременно возвысили бы, если бы она отказалась от своегосекуляристского стремления к смерти. В конце концов, от этого отказывались дажесамые «розовые» из всех «розовых» политиков. Они оба были бессмертны, им негрозили капризы времени, а от долгих разлук их оберегала сама относительность.
Но похоже, время было не единственным их врагом. Зай открылглаза и посмотрел на маленький черный пульт.
В руке он держал смерть.
Смерть была самым настоящим вором. Она всегда была такой.Любовь в сравнении с ней выглядела настолько хрупкой и беспомощной. С тех поркак люди впервые обрели самосознание, их всегда пугал призрак исчезновения,обращения в ничто. И с тех пор как первый человекоподобный примат научилсятому, как проломить другому череп, смерть стала самым могущественным атрибутомвласти. Неудивительно, что Воскрешенному Императору поклонялись как богу. Тем,кто служил ему верой и правдой, он даровал спасение от самого заклятого врага человечества.
И требовал смерти для тех, кто обманул его ожидания.
«Лучше поскорее покончить с этим», — подумал ЛаурентЗай. Нужно было соблюсти традицию.
Он сложил ладони — так, словно собрался помолиться.
У него свело спазмом желудок. Ему казалось, что от его рукисходит запах стыда — из детства, из того дня, когда он молился Императору отом, чтобы тот даровал ему одноклассников ростом повыше. Он почувствовал, что кгорлу поднимается желчь — как тогда, на футбольном поле, когда он упал наколени, по-детски уверенный в том, что это он — он виноват в эпидемии напланете Крупп-Рейх. До сих пор он ощущал на себе отголоски грубо сработаннойваданской пропаганды. От его рук пахло блевотиной.
И вместо того, чтобы помолиться Императору, вместо того,чтобы произнести ритуальные слова перед самоубийством, он шептал и шептал однуи ту же фразу:
— Нара, прости меня.
