идеей возвышенной, куртуазной Любви. Но в контексте этих учений к женщине относятся не как к уникальному созданию, а как к божественному символу. Женщина обычно принадлежат низшей касте, а брак расценивается скорее как епитимья. Средневековые поэты же превозносили и славословили женщину как таковую. В своем эссе «Танец Шивы» Ананда Кумарасвами описывает цель сахаджии (одного из культов «пути левой руки») как мистическое «самозабвение, в котором любовники в объятьях друг друга ощущают себя одним целым». «Партнер более не имеет значения, как личность, – объясняет доктор Кумарасвами, – он становится вратами в рай… В этическом смысле партнер может быть недостойным человеком… Но любовь постигает его божественное совершенство и бесконечность, ее нельзя обмануть… То же совершенство, та же бесконечность присутствует и в море, и в каждой песчинке, в каждой капле дождя»29. В литературе Востока это также называется преобразованием камы в прему, которое происходит посредством уничтожения эго. Санскритское слово kāma означает «желание, вожделение», таким образом, это понятие соотносится с понятием Эроса.
Божественную любовь, прему, обычно описываемую как «утоление жажды божественного всем своим существом»30, не совсем верно сравнивать с Агапэ в современном христианском понимании этого слова. Однако в оргиастической любви (также известной под словом Агапэ) ранних гностических сект, таких как евионеи, которых с ужасом описывал святой Епифаний Кипрский31, проглядывается тот же идеал сознательно аморальной, деперсонализированной братской любви. Не вызывает сомнений, что этот идеал через альбигойскую ересь частично передался трубадурам XII–XIII веков. Дени де Ружмон в своей книге «Любовь и западный мир»32, открыто признает поэтический культ Любви продуктом средневековых европейских ересей.
Тем не менее важно понимать, что целью этого европейского культа Любви было не отречение от дуализма и растворение Эго, а наоборот – возвышение и обогащение Эго через всецело личное переживание мук любви, говоря словами Готфрида Страсбургского, «сладкой горечи и горькой сладости любви». Это можно также назвать вечной жаждой, оживляющей мир преходящих, недолговечных вещей. Брак же трубадуры не просто не признавали, а считали его противоречащим высоким чувствам. В Индии высшим типом любви, например с точки зрения культа сахаджии, являлись не отношения между мужем и женой, а «любовь, существующая между мужчинами и женщинами, полностью свободными от мыслей о выгоде или утратах, переступающими через законы общества и превращающими любовь в сущность самой жизни»33. В XII столетии появляется «Гитаговинда» («Пастушья песнь») юного Джаядевы – величайшее произведение индийской поэзии, воспевающее идеал любви-прелюбодеяния34. Романы о Тристане и Изольде появляются в Европе в то же самое время. Маловероятно, что это – простое совпадение. Однако при сравнении двух произведений сразу же всплывают различия духовных культур. Индийский любовник, Кришна – бог; европейский, Тристан – человек. В индийской поэме мы видим аллегорию духа, жаждущего плоти (символизируемой Радхой), и плоти, жаждущей духа (символизируемого Кришной). Говоря словами Кумарасвами, это – символ «мистического единства конечного с окружающей его бесконечностью»35. В свою очередь, герои произведений великих поэтов Томаса Британского, Эйлхарта фон Оберга, Беруля и Готфрида Страсбургского – существа человеческие, слишком человеческие, одержимые демоническими силами. В произведениях первых трех авторов причина зарождения запретной любви – чаша с любовным напитком, сиречь просто магия. Готфрид Страсбургский же открывает религиозное измерение (по сути своей еретическое), настойчиво приписывая силы любви богине Минне. Более того, чтобы завершить начатый образ, он представляет лесной грот богини, куда бегут любовники, в виде древнего храма чистой любви, а христианский алтарь заменяется в нем хрустальным ложем.
Блаженный Августин в своих писаниях сравнивал смерть Христа на кресте с браком: «Подобно жениху Христос вышел из своего жилища и отправился в мир с пророчеством о своем браке… Он пришел к брачному ложу креста и, взойдя на него, он вступил в брак. И когда он ощутил глубокие вздохи творения, он с любовью предал себя мукам вместо своей невесты… и навек соединился с женщиной внутри себя»36.
Бернард Клервоский своими страстными проповедями на Песнь Песней вдохновил Готфрида Страсбургского на радикальную секуляризацию сакрального в области любви, отвергаемой и осуждаемой Римом. Хотя если прочитать наоборот имя вечного города (ROMA), мы получаем не что иное, как любовь (AMOR). Средневековый брак (с точки зрения трубадуров) был освященным церковью насилием. Это было просто семейное дело или социально-политический инструмент, в которых женщина (а зачастую еще совсем девочка) служила объектом для достижения целей других. Любовь при таком положении вещей была стихийным бедствием, несущим опасность как социальному порядку, так и земной и вечной жизни влюбленных. Женщина, обладающая способностью любить и вызывать любовь, считалась, подобно прародительнице Еве, вратами дьявола (janua diaboli). Святой Бернард, восхищаясь неземным, девственным, неосязаемым объектом любви, сполна использовал весь свой духовный пыл, чтобы подчинить энергию торжества жизни интересам церкви.
Я думаю, – проповедовал он – что Незримый Бог захотел стать видимым, сделанным из плоти и крови, и жить Человеком среди людей оттого, что возжелал вернуть себе любовь земных существ, способных любить только себе подобных. Шаг за шагом он привел их к чистой божественной любви. Не от такой ли любви изрекли их уста: вот мы оставили все и последовали за Тобою (Мф. 19:27)37.
«Вожделение, а не разум движет мной. И хотя скромность протестует, любовь несмотря ни на что побеждает…
Не забыл я о том, что могущество царя любит суд (Пс. 98:4). Не запретить этого волей Божьей, не сдержать ложной скромностью, не подчинить разуму. Я прошу, заклинаю и умоляю от всего сердца: Да лобзает он меня лобзанием уст своих (Песн. 1:1)»38.
«Так, тело наше от присутствия Жениха чувствует радость, но не полноту; и Его посещение радует сердце, а отсутствие Его огорчает. И в таком состоянии пребывает возлюбленная, пока не освободиться от бремени плоти, и тогда взлетит она на крыльях страсти, минуя царство созерцания, и с чистым намерением последует за Возлюбленным своим, куда бы Он ни пошел»39.
Фактически Бернард сделал из имени и фигуры Христа то же, что полтора века спустя сделает из имени и фигуры Кришны Джаядева. Кришна, восьмая аватара бога Вишну, любовник и соблазнитель пышущей здоровьем Радхи и других замужних женщин-пастушек, уводит их звуками флейты из земных постелей, от мужей в леса Вриндавана, к экстазу божественной любви. Но и ветхозаветная Песнь Песней, которая, по сути, является сборником эротической поэзии стран Восточного Средиземноморья, уже до того как стать каноном, была интерпретирована как любовь между Яхве и Израилем:
О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая!Округление бедер твоих как ожерелье, дело рук искусного художника;Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино;Чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями…40
Будь то Кришна, Яхве или Иисус, а с другой стороны – Радха, род Израилев, Святая церковь или отдельно взятая душа, представляющие невесту, – во всех традициях любовник
