«сообразить, что прекрасное в каком-нибудь одном теле сродни прекрасному в другом, и коль скоро надобно преследовать прекрасное вообще, то было бы великое безумие не почитать его одним и тем же во всех телах. Думая же так, он должен стать любителем всех прекрасных тел, а ту сильную любовь к одному, презрев и уничижив, ослабить»22.
Но наш библейский Бог-ревнитель не позволяет блудно ходить вслед чужих богов! Также всячески пресекаются любые попытки идти по собственному пути к просветлению, расширяя, углубляя и обогащая опыт общения с миром. Каждая минута нашей жизни, все мысли и размышления должны направляться властью пастырей. Мы хорошо читали историю и знаем, какими способами навязывалась и осуществлялась эта власть.
Любой религиозный символ, когда он относит нас не к очарованию непостижимой тайны, а к догматичной зашоренности общественных установлений, девальвирует высшие ценности. Будь мы богословами, то сказали бы, что Сатана занимает престол Божий.
На европейской почве
И вот мы видим, как эта деспотичная, фанатичная религия, зародившись в недрах Восточного Средиземноморья, прекрасно прижилась на европейской почве. Не является ли это одной из самых удивительных аномалий в истории? Судя по тому, что собой представляет христианский мир сегодня, пересадка на чужеродную почву не прошла гладко. Даже на заре европейского христианства церкви все время приходилось лихорадочно бороться с бесчисленными ересями. Стоит заметить, что сегодня ереси победили. Еще в V веке Блаженному Августину пришлось опровергать пелагианство. Но сегодня взгляд Пелагия[48] на первородный грех является единственным приемлемым для Запада. Кто, скажите мне, кроме наиболее благочестивых монахов, сегодня действительно верит в то, что каждому рожденному на земле ребенку предстоят вечные адские муки, если только какой-нибудь священник не окропит святой водой, под аккомпанемент молящихся, его грешную головку? Кроме того, если в 4004 г. до н. э. не было никакого райского сада (а его не было и в 1 800 000 г. до н. э. во времена парантропов), то не было и Адама с Евой, и змея, говорящего на иврите, а значит, не было и греха и не нужно никакого искупления. Падение и покаяние, ослушание и искупление – все это поэтические метафоры для психологических состояний невежества и просветления, о которых уже давно говорят индуисты и буддисты. В таком случае, можно ли считать вочеловечивание и распятие Иисуса Христа уникальными историческими событиями?
Майстер Экхарт прекрасно все понимал. Доказательством служат слова из его проповедей: «Куда важнее для Бога родиться в добродетельной душе, чем то, что родился он от плоти человеческой», «Бог пребывает во всех вещах. Он есть и жизнь, и бытие, и сила23 24. Папа Иоанн XXII осудил подобного рода учение. К счастью, Экхарт умер до того, как за ним послали из Рима, и лишил католическую церковь еще одного трофея.
XII и XIII века стали эпохой великого сопротивления подлинно европейского духа догмам, принятым епископами на Никейских (325 и 787 гг.), Константинопольских (381, 553 и 680 гг.), Эфесском (431 г.) и Халкидонском (451 г.) соборах. В это же время создавались великие произведения готической архитектуры. Генри Адамс[49] назвал это время эпохой великого христианского единства, хотя именно тогда повсюду одна за другой появлялись всевозможные ереси: вальденская, альбигойская и многие другие. Как раз в XII веке была учреждена инквизиция и был организован Альбигойский крестовый поход.
На мой взгляд, такой прорыв стал следствием того, что все больше и больше бесстрашных людей решили идти по собственному пути, не подчиняясь каким-либо авторитетам. Это бесстрашие проявлялось постепенно в отношении к любви, философии, науке. Я бы хотел остановиться на новом понимании любви. Именно оно стало первым лучом рассвета, ознаменовавшего зарождение того мира, в котором мы сейчас с вами живем. Новое видение любви появляется в начале XII века в выразительных и смелых письмах Пьера Абеляра. Затем оно психологически осмысляется в песнях трубадуров и миннезингеров; получает художественное выражение в романе о Тристане, написанном великим немецким поэтом Готфридом Страсбургским; достигает кульминации в непревзойденных поэмах из цикла о Граале, созданных величайшим поэтом Cредневековья Вольфрамом фон Эшенбахом.
Всем известна прекрасная (и одновременно ужасная) история любви Элоизы и Абеляра. Ему уже за тридцать, он – самый выдающийся интеллектуал Парижа, и вдруг он соблазняет семнадцатилетнюю девушку. Когда выясняется, что она беременна, он отсылает ее под опеку своей сестры в Бретань, но потом, снедаемый угрызениями совести, тайно женится на ней. Она протестует, говорит, что семейная жизнь не должна мешать его философским трудам, что она согласна быть любовницей, лишь бы не заключать его в оковы брака. Но он настаивает на женитьбе. Затем, как известно, ее дядя, безжалостный каноник Фульбер, посылает к Абеляру банду головорезов, которые его оскопляют. Восемнадцатилетняя Элоиза постригается в монастырь. После долгих лет молчания она пишет Абеляру: «Будучи юной девушкой, я обратилась к суровой монашеской жизни не ради благочестивого обета, а лишь по твоему приказанию. Если я этим ничего пред тобою не заслужила, посуди сам, сколь ненужными оказались мои старания! Ведь я не могу ожидать за это никакой награды от Бога: очевидно, что я так поступила совсем не из любви к нему… Ведь я, да видит Бог, нимало не усомнилась бы по твоему приказанию предшествовать тебе или следовать за тобою, даже если бы ты поспешил в царство Вулкана, ибо душа моя была не со мной, а с тобой!»
Веком позже те же чувства были выражены в романе Готфрида Страсбургского Тристаном. Он говорит, что ради любви Изольды готов принять вечные муки25 ада26. И снова, уже семь веков спустя, персонаж книги Джеймса Джойса «Портрет художника в юности» Стивен Дедал заявляет однокласснику-католику: «Я не буду служить тому, во что я больше не верю, даже если это называется моим домом, родиной или церковью… И я не боюсь совершить ошибку, даже великую ошибку, ошибку всей жизни, а может быть даже всей вечности»27.
Эрос, Агапэ, Любовь
Богословы учат нас, как важно различать плотскую и духовную любовь, Эрос и Агапэ. Различия и противоречия этих типов любви начали обсуждаться еще Отцами Церкви, и с тех пор являются предметом пламенных дискуссий. Однако существует другая, идеальная Amor, которую воспели средневековые влюбленные и поэты. Она не сводится ни к первому, ни ко второму типу. Говоря словами трубадура Гираута де Борнеля, ‘tam cum los oils el cor ama parvenza’, т. е. глаза передают сердцу образ, а сердце отвечает28. Это любовь особая, разборчивая, элитарная и глубоко личностная. Эрос, напротив, неразборчив, он – не что иное, как позыв известных органов. Агапэ также неразборчива: возлюби ближнего (кем бы он ни был) как самого себя. Таким образом, в переживании Любви мы видим что-то новое, по-европейски индивидуальное. Похоже, ничего подобного ранее не существовало.
В рамках суфизма и тантрического «пути левой руки» существует понимание любви, которое обычно сравнивают с
