в лазури, и если она умрет, он встретит ее в лазурных землях; то она надеется, что муж жив. Ей необходимо быть для любимого «последней опорой / В потерях простора». Стихи цикла пронизаны мифологической и православной символикой. В качестве божества, способного отнять возлюбленного, в № 4 и № 7 цикла называется Зевс, как в поэме «На красном коне», в № 1 и № 3 цикла народные русские ассоциации брошенный мой, столбовая в серебряных сбруях, во № 2 цикла — Воин-ангел, связанный с православием и иконописью; в № 5 — древнегреческие образы амазонки и крылатого коня, несущегося в Лету.
Стихотворение «Седой — не увидишь…», шестое в цикле, датировано 15 июня 1921 ст. ст. (нов. 28 июня). В нем семь строф. Стихотворение попытка прощания с ребенком во имя встречи в ином мире с мужем. В первой строфе Цветаева называет ребенка «большим». Такой прием позволяет избежать прямой ассоциации с воображаемой потерей Али, в которую Цветаевой не хотелось верить. И в поэме «На красном коне» ребенок, с которым прощается мать, — это условный, мифическийсын, а не дочь:
Седой — не увидишь,
Большим — не увижу.
Из глаз неподвижных
Слезинки не выжмешь.
На всю твою муку,
Раззор — плач:
— Брось руку!
Оставь плащ!
В бесстрастии
Каменноокой камеи,
В дверях не помедлю,
Как матери медлят:
(Всей тяжестью крови,
Колен, глаз —
В последний земной
Раз!)
Не крадущимся перешибленным зверем, —
Нет, каменной глыбою
Выйду из двери —
Из жизни. — О чем же
Слезам течь,
Раз — камень с твоих
Плеч!
Не камень! — Уже
Широтою орлиною —
Плащ! — и уже по лазурным стремнинам
В тот град осиянный,
Куда — взять
Не смеет дитя
Мать.
(«Разлука», № 6)
Начинается стихотворение с противопоставления: мать и ребенок изображены в будущем времени, в котором они никогда не встретятся (седой — большим). В настоящем мать показана как живая скала, которая разучилась плакать, как Лотова жена и драгоценная камея («в бесстрастии каменноокой камеи»). Представляя горе оставленного ребенка, она просит бросить ее руку и «плащ», дать улететь вслед отцу. Показывая свою отрешенность, в скобках, в четвертой строфе Цветаева пишет о мирских приметах волнения, которое испытывает ее земное я. В пятой строфе уход в бессмертие дан через отождествление с перешибленным зверем (прием отрицательного сравнения, подчеркнувший бесстрастие и бесстрашие, решимость освободиться от жизни и страданий). Образ каменной глыбы, возможно, связан с христианскими представлении о воскресении из мертвых, например, с воскресением девы Марии. Камень скалы, где, как в представлениях древних христиан, лежал гроб с телом умершего, превращается в шестой строфе в крылатый плащ «широтою орлиною». Стихотворение завершает картина полета «по лазурным стремнинам / В тот град осиянный, / Куда — взять / Не смеет дитя / Мать». Последнее слово стихотворения — мать; материнская любовь соперничает с любовью к мужу. Те же мотивы в стихотворении, не вошедшем в сборник, «Последняя прелесть» (№ 6), где ребенок назван последней прелестью Земли, которая соблазняет и не дает расстаться с земной жизнью. В другом, не вошедшем в цикл стихотворении «Твои черты» (Троицын день, 1921) «сыном» рисуется умерший, в реальности страха и разлуки, муж: «Ровесник мой год в год, день в день, / Мне постепенно станешь сыном». Нам представляется, датирование текста православным праздником Троицы не случайно и соотносит союз Цветаевой и Эфрона с посмертными отношениями между Христом и Богоматерью. Праздник Троицы принят в ознаменование сошествия Святого духа на апостолов. В этот день принято молиться об усопших. Следовательно, это день, помогающей Цветаевой верить в Царствие Небесное, верить в жизнь вечную, надеяться на встречу с мужем после жизни. Таким образом, ребенок в небе (муж) и ребенок на земле (Аля) — два сокровища спорят в душе Цветаевой. В стихах «Твои черты» тоже звучит мотив седости: «Волос полуденная тень, / Склоненная к моим сединам». Здесь седость дана как образ будущей старости, полуденная тень — портрет умершего, напоминающий мотивы стихов «Вечернего альбома». Юный, пропавший без вести Эфрон изображается солнечной тенью, которая склоняется к голове постаревшей жены. Благой вестью в этих стихах воспринимается мысль о невозможности постареть и стать не парой юному мужу через семь воображаемых лет без него:
Нам вместе было тридцать шесть,
Прелестная мы были пара
И радугой — благая весть —
∞∞∞∞ — не буду старой!
(«Разлука», № 4, не вошедшее) (БП90, с. 640)
Эфрону в момент встречи с Цветаевой было 17,5 лет, Цветаевой 18,5 лет. Отсюда число тридцать шесть в стихах. Число семь число стихотворений, оставленных в цикле, видимо, тоже символично. Это благое число, которое позволило Цветаевой надеяться на встречу с мужем здесь или там. Именно эту дату 7 июня Цветаева проставит в июне 1922 года на «Разлуке», подаренной Эфрону ровно через год после создания цикла. А двадцать лет спустя, в сборник 40 года включит 3, 4, 7, 8 цикла под тем же заглавием. Третье об уходе и встрече с мужем, четвертое о ревности богов, седьмое молитва Зевсу, чтобы муж уцелел, восьмое вновь возвращает к теме смерти и спору с богами. Шестое стихотворение цикла «Седой — не увидишь…» Цветаева не включила в книгу 40 года, предположительно, из-за темы разлуки с сыном, единственным, что у нее осталось после ареста мужа и дочери. Символические стихи «Разлуки» зазвучат из страшного 41-го года по-новому, угрожающе-современно. В восьмом стихотворении Цветаева писала о стремлении сражаться за счастье быть рядом с мужем, выражала мысль о полной зависимости человека от воли богов. Бог в этом последнем стихотворении то ли Зевес, то ли Дионис:
Я знаю, я знаю,
Что прелесть земная,
Что эта резная,
Прелестная чаша —
Не более наша,
Чем воздух,
Чем звезды,
Чем гнезда,
Повисшие в зорях.
Я знаю, я знаю,
Кто чаше — хозяин!
Но легкую ногу вперед — башней
В орлиную высь!
И крылом — чашу
От грозных и розовых уст —
бога!
(«Разлука», № 8) (17 июня 1921 ст. ст.)
Обратим внимание на
