остроумию, по тонкости юмора, по необыкновенной находчивости и весьма недюжинному поэтическому таланту бесспорно принадлежавший к личностям выдающимся. Он не печатал своих стихов, потому что боялся критики со стороны своего друга, под лучами славы которого он блаженствовал, гордясь дружбою великого поэта. Но многие стихи Соболевского, в свое время ходили по рукам, а эпиграммы учились наизусть. Откуда истекала ненависть Соболевского к Павлову, неизвестно, но Соболевский всегда носил с собой афишку, в которой был возвещаем бенефис каких-то трех посредственны актеров, в том числе Павлова. «Это так берегу, на всякий случай, – говорил Соболевский, – если Павлов забывается, я обыкновенно вынимаю эту бумажку и издалека молча показываю ее ему». Павлов, сделавшийся литератором и светским человеком, страшно боялся, что ему напомнят его прежнее поприще.
В мемуарной литературе, описывающей жизнь московского общества в 40-е годы, фигура Каролины Павловой очень заметна. И большинством мемуаристов эта фигура подается в ключе комическом. Глумливое, откровенно хамское изображение поэтессы в известных воспоминаниях Ивана Панаева не вызывает удивления: Панаев в силу природных своих качеств и не мог писать иначе. Но и некоторые другие современники иронизировали над аристократическими претензиями Павловых, для которых у них к тому же не было оснований: сомнительное происхождение Павлова, разночинное – его супруги, хотя она и предваряла свою девичью фамилию аристократической приставкой «фон».
«На крыльце нас встретил лакей в летнем платье с гербовыми пуговицами… Чей герб был на этих пуговицах: Николая Филипповича или Каролины Карловны, или два их соединенных герба, – не знаю», – ехидничал И. Панаев.
Супружеская жизнь увенчалась рождением в 1839 году сына, Ипполита. У 32-летней Каролины роды прошли очень тяжело. Врачи рекомендовали больше не повторять этот опыт. Но и особенного желания обзаводиться выводком детей у писательницы не было.
Она плодотворно работала в области перевода. В том же 1839 году парижский журнал «Revue Germanigue» напечатал переведенную Павловой на французский язык поэму Шиллера «Орлеанская дева». В 1839 году в Париже вышел сборник «Les preludes» («Прелюдии»), куда вошли ее переводы не только с русского, но и с английского, польского, итальянского. На примере творчества шестнадцати поэтов были представлены пять литератур. Открывался сборник предисловием одного из редакторов книги, который, высоко отозвавшись о работах Павловой, сообщал некоторые сведения о самой переводчице. На авантитуле – дарственная надпись на французском языке «A la famille Aksakoff non comme au teur mais comme amie. Carolina» («Семье Аксаковых не как автор, а как друг. Каролина»).
В том же году парижский журнал «Revue Germanigue» напечатал перевод на французский язык поэмы Шиллера «Орлеанская дева», выполненный Павловой. Всегда относившаяся к оригиналу с большим уважением, Каролина Павлова несомненно оказалась самым корректным переводчиком своей эпохи.
Портрет работы К. А. Молдавского 1841 года изображает вполне привлекательную светскую даму в светло-голубом вечернем туалете – никаких псевдорусских сарафанов. Модная прическа с длинными локонами, подобранные со вкусом украшения: четыре нити крупного жемчуга на шее, затейливый браслет на левой руке.
Каролину недолюбливали за чопорность, громадное самомнение и необоримую страсть зачитывать всех и каждого своими стихами. Цензор Александр Никитенко, благодаря мемуарам которого современный читатель узнает много интересного о литературной жизни той эпохи, находил, что она «страшно всем надоедает своей болтовней и навязчивостью», а говорить способна только о себе.
Друзья Павлова судили более объективно: «Была она, впрочем, женщина не совсем обыкновенная. При значительной сухости сердца она имела некоторые блестящие стороны. Она была умна, замечательно образованна, владела многими языками, и сама обладала недюжинным литературным талантом. Собственно поэтической струны у нее не было: для этого недоставало внутреннего огня; но она отлично владела стихом, переводила превосходно, а иногда ей удавалось метко и изящно выразить мысль в поэтической форме. Но тщеславия она была непомерного, а такта у нее не было вовсе. Она любила, кстати и некстати, щеголять своим литературным талантом и рассказывать о впечатлении, которое она производила. Она постоянно читала вслух стихи, и свои, и чужие, всегда нараспев и с каким-то диким завыванием, прославленным впоследствии Соболевским[25] в забавной эпиграмме. Бестактные ее выходки сдерживались, впрочем, мужем, превосходство ума которого внушало ей уважение».
М. Ю. Лермонтов по своим связям и знакомствам принадлежал к высшему обществу и был знаком только с литераторами, принадлежавшими к свету, с литературными авторитетами и знаменитостями. Николая Филипповича поэт знал давно; правда, о его стихах был невысокого мнения. Полагают, что некоторые черты характера Павлова отразились в образе главного героя лермонтовского «Маскарада» Арбенина: он также пользовался репутацией одержимого и подозрительного в карточной игре человека.
М. Ю. Лермонтов. Художник Ф. О. Буткин
В повести Лермонтова «Княжна Мери» исследователи, начиная с С. П. Шевырёва, видели отголоски повести Павлова «Ятаган». Подобие сюжетных ситуаций двух повестей подчеркивалось мотивом «солдатской шинели», которую носит герой повести Павлова, молодой человек Бронин. За дуэль с адъютантом он разжалован в солдаты – и это увлекает юную княжну, которую полюбил герой. «Для неё он был жертвой зависти, гонений, человек, против которого вселенная сделала заговор…» В сравнении с благородным Брониным, который предпочёл бесчестью преступление и смерть, лермонтовский Грушницкий воспринимается как его двойник-подражатель, строящий свою жизнь по литературной модели, которой и становится в романе «Герой нашего времени» неназванная прямо повесть Павлова.
Заехав в Первопрестольную по дороге в ссылку на Кавказ, Лермонтов пробыл в Москве почти весь май 1840 года. Он познакомился с московскими славянофилами (по словам Е. Ростопчиной – это Хомяков и его шумливые, нечесаные, немытые приверженцы), посещал салоны Павловых и Свербеевых. К Каролине Павловой Лермонтов относился с большим почтением, высоко ценил ее переводы и некоторые оригинальные стихотворения. В альбоме поэтессы сохранился автограф его стихотворения «Посреди небесных тел». И перед второй ссылкой на Кавказ, подавленный и грустный, свой последний вечер в Москве он тоже провел в салоне Павловых.
«Каролина все теребила его, пыталась вовлечь в разговор, но ее усилия были напрасны. Он уехал грустный. Ночь была сырая. Мы простились на крыльце», – записал Ю. Самарин в своем дневнике, вспоминая этот вечер уже после известия о смерти поэта.
В феврале 1843 года Каролине Карловне был представлен А. И. Герцен (Павлов уже был с ним знаком). Герцен сразу отметил незаурядность личности Павловой. «Из людей видел одного, да и тот женщина, т. е. Павлова, – ее голос неприятен, ее вид также не вовсе в ее пользу, но ум и таланты не подлежат сомнению. Больше на первый случай ничего не могу
