вдруг проснется Незабвенно-давних грез, Много из груди польется Страстных просьб и горьких слез. Но на детское моленье, На порывы бурных лет Сердцу часто провиденье Молвит милостиво: нет! Стихнут жажды молодые; Может быть, зашепчут вновь И мечтанья неземные, И надежда, и любовь. Но на зов видений рая, Но на сладкий их привет Сердце, жизнь воспоминая, Содрогнувшись, молвит: нет!
Она трезво признавала: «Я создала себе другую судьбу», рассчитывая не только на семейную жизнь, взаимную привязанность, но и на возможность заниматься любимой работой – писательским делом. Творчество, писательство она рассматривала как труд, своего рода профессию, и это были не грезы наяву, не записывание под диктовку божественного откровения, а производство текстов, стихов – работа ума, интеллекта.
Но и Павлов, ощущая в себе неизрасходованный творческий потенциал, надеялся сменить тускло-жуирное существование на вдохновенный поэтический труд, на создание литературных шедевров. Накануне женитьбы он писал другу Николаю Чичерину: «Теперь, кажется, ожидает меня и деятельность, теперь я могу высвободиться от этих работ, от этих цепей, которые независимо от меня сковали ее и от которых я часто казался ленивым».
Поначалу все было действительно прекрасно: брак и обретенное богатство окрыляли Каролину. Она ощущала, что теперь ей доступно многое из того, о чем раньше только мечталось. Статус замужней женщины давал ей определенную свободу самовыражения: она поразила литературную общественность заявлением: «Я – не поэтесса, я – ПОЭТ!» А поэту позволено многое:
Он вселенной гость, ему всюду пир, Всюду край чудес; Ему дан в удел весь подлунный мир, Весь объём небес; Всё живит его, ему всё кругом Для мечты магнит: Зажурчит ручей – вот и в хор с ручьём Его стих журчит; Заревет ли лес при борьбе с грозой, Как сердитый тигр, — Ему бури вой – лишь предмет живой Сладкозвучных игр. 1839
Николай Филиппович, несмотря на некоторую авторскую ревность, поначалу принимал деятельное участие в публикациях своей жены, выступая ее личным цензором и посредником с издателями журналов. В письме к Шевыреву он сообщал: жена «стала писать по-русски, да точно славно, хоть мало… Это говорит муж, который держится правила не баловать своих жен». Он даже выступал популяризатором творчества Каролины. «Николай Филиппович в это время был еще в восторге от стихов своей супруги и нередко при ней читал нам наизусть ее стихи, причем она обыкновенно величественно улыбалась и значительно поглядывала на нас», – вспоминал современник. В одном из неопубликованных писем Павлова к брату известного русского поэта Дмитрия Веневитинова содержится упоминание об отсылке нот романса Ф. Листа М. Ю. Виельгорскому: «Любезнейший друг Алексей Владимирович, – писал Павлов, – сделай одолжение, прилагаемую посылку – музыку Листа на слова жены моей – отдай от нас графу Михаилу Юрьевичу». Романс был опубликован под названием «Женские слезы» («Les pleurs des femmes») и приобрел популярность.
Особняк Павловых с его «вторниками», затем и с «четвергами», в 1840-х годах стал одним из главных центров московской культурной жизни. Интеллигентные москвичи ценили в Павлове не только его литературный дар, но и его несравненное умение вести живую, интересную беседу – качество для хозяина салона наипервейшее. Павлову за десять лет работы в журналах случалось встречаться чуть ли не со всеми русскими писателями, так что круг его литературных знакомств был очень широк. В салоне Павловых охотно бывали Вяземский, братья Баратынские, Лермонтов, Чаадаев и многие другие. Бывал в нем и Пушкин. Каролина с юности много переводила Пушкина на немецкий язык. Но никакого отклика на ее действительно замечательные работы со стороны поэта не последовало.
Ференц Лист
Впоследствии перевод его стихотворения «Полководец» на французский был встречен восторженными отзывами русской критики. Отмечались «благородная простота, сила, сжатость и поэтическую прелесть перевода». Можно сказать, что Каролина Павлова открыла Европе русскую поэзию. Если бы Пушкин мог видеть этот перевод, он непременно отметил бы его достоинства. Увы, в то время поэта уже несколько лет не было среди живых.
У Каролины с мужем было много общего. В нем она нашла человека духовно близкого. Оба занимались переводами сочинений европейских авторов, пробовали силы в различных стихотворных жанрах и в прозе. Театральное прошлое Павлова сказывалось в выборе тем. Он перевел трагедию Шиллера «Мария Стюарт» во французской обработке Лемерсье, и она была поставлена в московском Малом театре. Его оригинальные и переводные водевили с успехом игрались на столичной сцене. Но особого внимания заслуживали переводы произведений О. Бальзака, с которым именно Павлов впервые познакомил русского читателя. Пушкин испытывал огромный интерес к творчеству Бальзака и неоднократно обращался к произведениям писателя, работая над «Пиковой дамой».
Перебивающийся на скудное жалованье и редкие гонорары писатель был благодарен супруге за возможность не считать копейки. Образ его жизни сильно изменился к лучшему. «Николай Филипович Павлов сидел в первом ряду, в желтых перчатках, в лакированных сапогах, он, время от времени, вынимал из кармана золотую табакерку, с какою-то особенной грацией понюхивая табак. В антракте он прогуливался по театральной зале, заговаривая с всеми знаменитостями. Если бы я не имел удовольствия лично знать автора “Трех повестей”, я принял бы его, наверно, за какого-нибудь знатного московского барина по его наружной изящности и особенным манерам». Лермонтов, хорошо знакомый с Николаем Филипповичем, находился в числе осуждающих специфическую литературную маску Павлова, который, с одной стороны, тщательно поддерживал репутацию светского человека, щёголя и модного литератора, а с другой – пытался развивать подчёркнуто романтические мотивы одиночества и обманутых светом благородных чувств.
Некоторых самолюбование Павлова выводило из себя. Особенно раздражался друг Пушкина, толстяк Соболевский, по своему
