становится ясно и чисто, мутные отголоски ярости исчезают.
Понятно, что Павлов заметил, что у меня с Марго все иначе, и решил рассорить нас. Вопрос только в том, как далеко он готов зайти, и как мне обезопасить ее? Я давно его не видел и не знаю, какой степени достигла его жестокость и мстительность.
Марго все это время внимательно меня рассматривает. Молчит: хорошо чувствует мое состояние. Глаза опухли, кончик носа покраснел. Как же хорошо, что мне хватило ума остаться. Сейчас бы метался в одиночестве и злости, а она бы плакала.
— Прости, — изменяю своему правилу — не извиняться повторно. — Такого больше не будет.
Она переступает с ноги на ногу, аккуратно приставив носы бежевых босоножек вплотную друг к другу. У нее красивые ступни, аккуратные ноги, покрытые прозрачным лаком. Скольжу взглядом по точеным икрам и снова возвращаюсь к заплаканным глазам. Меня переполняет чувство вины, прежде я чувствовал подобное только по отношению к маме, когда в четырнадцать угнал отцовскую машину. Она пила успокоительные и не давала отцу наказать меня, как следует. И еще к Геле, когда в десять лет сожрал все ее шоколадные конфеты из-под елки. Она так горько плакала. Папа тут же помчался в магазин, сам. Не послал водителя или домработницу.
Мы были славной семьей. Только общее горе не смогли пережить.
— Я не сержусь, — Марго прихватывает подол платья и садится рядом со мной, осторожно вытянув ноги. Шум дороги заглушает цокот набоек на ее босоножках. — Почему Артур так тебя ненавидит?
— Думаешь? — Тупо спрашиваю очевидное, чтобы дать себе время и понять степень моей готовности открыться.
— Конечно, это видно невооруженным глазом.
Выдыхаю дым в сторону и тушу окурок прямо о ступеньки. Поворачиваю голову. Наши лица находятся близко друг к другу. У Марго на левой щеке россыпь маленьких родинок. Мигающая вывеска бросает на ее лицо и плечи то розовые, то фиолетовые блики. Мне так не хочется вспоминать прошлое. Я хочу просто сидеть с ней хоть в ресторане, хоть на заплеванных ступеньках. Мне все равно, лишь бы чувствовать ее плечо и любоваться ногами. Паузы в разговоре не тяготят, но я вижу, что она ждет от меня ответа.
— У меня была сестра, Геля. Ну, ты знаешь, — слова выходят со скрипом: приходится вытягивать воспоминания того вечера из глубин сознания. Опускаю голову и взъерошиваю волосы. — Блин, Марго, я ни с кем об этом не разговаривал, даже Тим с Бусаевым не знают подробностей. Я не знаю, с чего начать.
— Вы вместе учились, так?
— Да, его отец открыл головной офис в нашем городе и перевел Павлова в нашу школу. Он был борзый, зацикленный на себе и уверенный в собственной безнаказанности. Пару раз прилюдно получил от меня по морде… — смотрю на поднятые брови Марго и выделяю интонационно: — за дело. Я просто так кулаками не размахиваю, как ты уже заметила.
Марго кивает, поддерживая.
— Он не простил публичного унижения и объявил мне негласную войну. Бил по разным мишеням: по моей гордости, успеваемости, окружению. Пытался взламывать мои соцсети и мелко гадил, обеспечивая мне работы на благо нашей славной школы. — Мой голос звучит ровно, но сердце гулко стучит в груди, перебивая мысли. Даже я сам чувствую, как кривятся губы. — Адище началось, когда Геля перешла в девятый класс, их перевели в наш корпус. Павлов напел Геле про то, какая она красивая, необычная начитанная… короче, быстро влюбил ее в себя. Мне назло. Потешался над тем, как она караулит его около класса, читал ее записки с признаниями вслух, но в глаза говорил ей о ее исключительности и неотразимости. Когда Геля конкретно влипла, он устроил ей американские горки: то манил к себе, то пинал, как бездомную собаку.
Марго смотрит перед собой и кусает губы.
— А ты?
— А я ничего не мог с этим сделать. Мы с Гелей часто ругались. Павлов внушил ей, что я абьюзер, а родители не любят ее, раз заставляют замазывать родимое пятно. Не принимают ее такой, какая она есть. Он наслаждался моей беспомощностью. Я же не мог запретить Геле чувствовать. Под конец года она стала дерганой, плаксивой и вечно сомневающейся в себе.
Перед глазами, как по заказу, встает тот гребаный вечер. Дискотека. Играет медленная композиция Стинга.
— Нас муштровали в школе, готовили достойных членов общества, — как будто со стороны слышу свой голос, наполненный сарказмом. — Но дважды в год нам устраивали имитацию светских мероприятий: музыка, фуршетный стол со сложными закусками, развлекательная программа, танцы.
Марго напрягается, сжимает пальцами колени.
А я продолжаю:
— Геля появилась во время медленной композиции в чудовищных туфлях на высоких каблуках. Не знаю, где она их достала: вульгарные, с платформой впереди, они были ей явно велики, — в груди становится больно и тесно. — Она шла с согнутыми коленками прямо к Павлову, который тусовался с Ольховской. Когда она пригласила его на танец. Он грубо послал ее, мне в отместку. Хуже всего, что она не ушла. Опустила плечи и продолжила что-то тихо говорить. Павлов сказал, что танцевать с воняющим псиной далматинцем ему будет приятнее, чем с ней. Почти все присутствующие заржали. Геля прижала ладонь к щеке, как будто ей дали пощечину, а потом рванула на выход. Самое удивительное, что она не потеряла туфли.
Молчу и смотрю на дорогу. Хочется что-то сломать или закричать, лишь бы не держать эту боль в себе.
— И ты его избил? — тихо спрашивает Марго бесцветным голосом.
— Да, сломал ему ногу. Меня оттаскивали втроем от него. Прибежали педагоги, вызвали охрану. Больше всего на свете я жалею, что сразу не побежал за ней. Когда я пришел в себя, побежал искать Гелю, но было уже поздно.
Вспоминаю открытое окно. Запах цветущих деревьев. Дорогую плитку в женском туалете. Мельчайшие детали, лишь бы не вспомнить ту страшную картину. Меня рвало. Потом приехала скорая, полиция, кто-то кричал внизу.
Я постарался стереть из памяти мамино лицо в тот вечер.
Разжимаю зубы: мышцы лица начало нещадно ломить. Марго подтягивает ноги к себе, на меня не смотрит. Отворачивается и снова плачет.
— Молодые люди, кинотеатр закрыт. — На ступеньках стоит охранник, но мы не реагируем. Спустя еще пару попыток сделать нам замечание, он машет на нас рукой и уходит.
— Она…
— Не знаю. Это уже пять лет изматывает меня. Судмедэксперт сказал, что она оступилась на этих ублюдских каблуках. Отец заказывал экспертизу несколько раз у лучших специалистов.
— Влад, мне очень жаль. Мне так жаль, — Марго обнимает меня обеими руками. Ластится, гладит шею,
