высаживают из машины прямо у дороги. На этом самом месте я нашел полароид с девочкой Эбботов.
Я пытаюсь прислушаться к своим ощущениям, пока поднимаюсь по холму (это оказывается тяжелее, чем раньше, – тут разница становится заметной). Но они сообщают мне лишь то, что я вспотел и еще, может, чуть-чуть голоден. Важные моменты иногда бывают такими. Ты ждешь взрыва эмоций, но на самом деле просто хочешь вкусняшку.
Войдя на кухню, я прислоняюсь к стене и тяжело дышу.
И снова привет.
Я чувствую пробуждение шестнадцатилетнего себя. Путешествия во времени! Начинает темнеть, но я не включаю свет. В окне вижу заходящее солнце – медный шарик над морем. От усталости все конечности наливаются свинцом. Это был долгий день, и я иду в спальню, касаясь стен кончиками пальцев. Мне нужно привыкнуть к дому.
Наверное, я мог бы лечь в хозяйской спальне, но не хочу. Это комната родителей. Они оба давно умерли, но все равно преследуют меня почти повсюду. Или мне кажется?
Комната меньше, чем я помню. В ногах односпальной кровати лежит мягкое голубое одеяло. Я открываю свою бойницу. Ограничители, которые установил отец много лет назад, давно сняли. Я вдыхаю ночной воздух и жду. Море тихо шепчет. Звучит как шелест страниц. Кричат тюлени. Я облизываю палец и проверяю ветер. Восточный.
Через несколько секунд слышится звук – высокий и скорбный. Камни поют, и я наконец чувствую себя дома. Я какое-то время слушаю, несмотря на усталость. И думаю: если бы у разбитого сердца был голос, то такой. Представляю, что камни сказали бы обо мне – Уайлдере Харлоу, который вернулся в Свистящий коттедж спустя тридцать три года, примерно на столько же фунтов тяжелее и почти слепой, чтобы написать книгу. И на этот раз я не облажаюсь.
Ночью я слышу звук, словно кто-то скребется. Я закрываю окно, но звук не прекращается. Я понимаю, что это всего лишь ветка, бьющаяся в оконную раму где-то внизу, но это очень похоже на скрип ручки. Я вспоминаю первую ночь, когда Скай переехал в мою комнату и мне приснился кошмар. Как он успокаивал меня и не выключал свет, чтобы я не боялся. Я заснул под скрип его ручки, царапающей бумагу. На секунду во мне вспыхивает тепло.
Но что он писал? Скорее всего, историю Скандара. Тепло испаряется. Я представляю, как ярко-зеленые чернила закрашивают коттедж, бухту, небо – как маркер кинопленку. Он помечает мою собственность. Мой дом, мое прошлое, мои места. Меня.
Многолюдный кордебалет из двенадцати маленьких эльфоподобных фигурок пляшет передо мной в темноте. Они в такт приподнимают красные колпачки. Их яркие глаза сверкают.
Это называется синдромом Шарля Бонне[14], и он часто сопутствует макулярной дегенерации[15]. Бледное пятно, которое возникло у меня в глазу в колледже, с годами увеличилось. Теперь центр фокуса почти полностью стерт и неразличим. Сейчас я довольно сносно могу видеть только периферию. Модный доктор с Манхэттена, к которому меня привела Эмили, сказал готовиться к долгому, медленному погружению в слепоту.
Но этих видений не ожидал никто.
Впервые это случилось, когда мы с Эмили были в ресторане. Я увидел, как из официанта растет глициния. Она обвила его за талию своими скрученными серыми ветвями и распустила над головой нежные фиолетовые цветы.
Модный доктор с Манхэттена считает, что это происходит не со всеми людьми на свете лишь потому, что мозг слишком занят обработкой зрительной информации. Когда работы не остается, он начинает чудить.
– Считайте, что ваш мозг развлекается, играет, наконец-то освободившись от необходимости обслуживать зрение.
На секунду я действительно пытаюсь взглянуть на свою надвигающуюся слепоту как на освобождение, как на сверхспособность. Но в следующее мгновение мне хочется ударить доктора по яйцам.
Тем не менее мне удалось как-то к этому приноровиться. Видения больше меня не пугают. Обычно я могу определить, что реально, а что нет.
* * *
При милосердном свете утреннего солнца я провожу небольшую инвентаризацию. У меня есть кредитная карта, которую я стянул из кошелька Эмили, и немного наличных. Негусто. Но должно хватить.
Коттедж обставлен так, что его не узнать. Кто все это выбирал? Яркие лоскутные ковры, белый хлопок, ротанговая мебель. Везде чисто и аккуратно. Это не вызывает никаких ассоциаций с тем ворчливым стариком из агентства недвижимости, с которым я разговаривал по телефону.
Иногда он упоминал о «девчонке из города, которая заезжает помочь», так что, видимо, это все подобрала она. Мне нравится.
Ужасные полароиды дяди Вернона исчезли, куда-то задевались после всех этих лет. Я немного по ним скучаю. Холодильник новый, с голосовым контролем, и все полки забиты под завязку. Есть даже замороженные макароны с сыром, которые я так любил, когда был подростком. Я ел их тоннами. У меня такое чувство, будто кто-то присматривает за мной. Будто Свистящая бухта рада, что я вернулся.
Ладно. Начинаем. Пришло время по-настоящему убить его.
Я расчехляю свой ремингтон. Ноутбуки нужны для уплаты налогов и спама, – говорю я себе. – Пишущие машинки – чтобы писать. Но на самом деле мне просто стало сложно разглядеть экран ноутбука. Печатать на белой странице гораздо проще.
Выношу свой рабочий стол под клен. Он очень сильно вырос – это, видимо, единственное, что стало здесь больше. За тридцать три года можно вырасти или скукожиться – и никогда не знаешь, что именно случится. Завариваю себе в кастрюльке на плите быстрорастворимый кофе, добавляю молоко и выхожу с ним на улицу. Кофе слишком горячий, и я обжигаю губы. Над головой шепчутся листья.
Я не мог вернуться сюда после того, как была опубликована «Гавань и кинжал». После того, как Скай начал снимать здесь дом. Тот самый, который принадлежал родителям Харпер. «Какое же у него воображение! – в один голос твердили все. – Какая книга!» Даже семьи женщин из бочек говорили, что ему удалось передать атмосферу этого места. Ощущения. Их скорбь.
Я все еще помню свои чувства, когда впервые увидел фотографию Ская здесь, на главной улице Кастина, перед домом, где раньше располагался рыбный магазин. Старая лавка Кристи Бэрам. Теперь тут клуб с VR-очками. Я слышал, детям
