и вином, используя иголку. Одной строчки достаточно, решает она. Перл кладет книгу, куклу и волосы в ванну и поливает вином с кровью. Оно плотное, тягучее, ей не нравится эта смесь; в ней словно есть что-то живое, она как будто бродит и созревает. Ее копия романа – сигнальный экземпляр; это, на самом деле, печально, но магия стоит дорого. Перл достает из медальона жемчужину. Настоящая магия стоит очень много.
Она вставляет жемчужину прямо в куклу, как сердце или пупок. Потом открывает книгу, чтобы страницы быстрее занялись, и поджигает спичку. Сначала эта куча просто тоскливо дымит, так что Перл брызгает на нее растворителем, который находит под раковиной (магия такая – сама себя всем обеспечивает), и тогда куча начинает потрескивать, ярко загоревшись и пованивая. Волосы шипят, источая зловоние. Ванная наполняется дымом, и в глазах у Перл плывет. Она умиротворенно думает: вот она, настоящая магия, – так я встречусь с ним.
Как в тумане Перл слышит треск дерева и крики. Кто-то сломал дверь ее квартиры. Но пол притягивает ее, словно магнит, и она не может пошевелиться. Вокруг голоса и ноги, чьи-то добрые руки приподнимают ее, и кто-то направляет струю белой пены в горящую кучу в ванне.
– Вы с ума сошли, дамочка? – трясет и спрашивает ее кто-то, пока другой человек его не останавливает. Перл вытаскивают, и она видит, во что превратилась ее ванная: мертвая каморка с почерневшими от дыма стенами.
Ее пытаются вывести, но она сопротивляется, и ей удается высвободить руку, дотянуться до тлеющих останков, нащупать потрескавшуюся почерневшую жемчужину и спасти ее из пепла. Ее поверхность потемнела и огрубела. Она больше никогда не будет светлой и чистой. Никто из них не будет. Нет никакой магии и колдовства; он мертв – и останется мертвым навсегда.
– Я люблю тебя, – шепчет Перл. Но она уже чувствует его отсутствие в этом мире.
Уайлдер, день первый
2023
Как только я узнал, что он действительно мертв, я сразу сел на поезд. Я больше не вожу машину. Эмили долго оплакивала мое слабеющее зрение. Но на самом деле мне это даже нравится – постепенное размывание; мир, уходящий в белизну.
Скай отправился плавать на лодке. Просто ушел в море – и больше не вернулся. Все говорят, что это прямо как в одной из его историй. Как в «Гавани и кинжале».
Он умирал постепенно – сначала ушел в море и не вернулся домой. Стемнело, а он все не объявлялся. На следующий день вызвали береговую охрану, и они прочесали все побережье. Проверили больницы. На четвертый день нашли его лодку, севшую на мель. На пятый день в сетях рыболовецкого судна, к северу от места пропажи, нашли оторванный палец. На нем было кольцо Ская. И его отпечатки. Предположительно, он был мертв. Поиски прекратили.
Вечером по всем спутниковым каналам объявили: Скай Монтегю мертв. И только тогда я позволил себе поверить в это.
Затерялся в море. Романтическая смерть, он бы оценил. Я бы предпочел, чтобы Скай умер от чего-нибудь типа чесотки. Я в красках представляю себе это: вокруг бескрайнее море, синее и холодное, и оно стискивает его все крепче, затягивает все глубже в свои владения. Интересно, составляют ли теперь его останки компанию той, последней женщине из бочки. Лежат ли они на дне океана вместе.
Может, для него это действительно самое то – такая смерть.
Лодка Ская называлась «Гавань». Никак не мог отделаться от своей первой книги.
Я покупаю банку пива в автоматической вендинговой машине, когда она проезжает мимо. Полагаю, у меня на карте осталось совсем немного – но я, в конце концов, праздную.
Рукопись «Гавани и кинжала» лежит на соседнем сиденье, перевязанная резинкой и аккуратно упакованная в пищевую пленку. Сверху лежит его письмо в отдельном файлике. Каждый раз, когда поезд поворачивает, я слышу шуршание страниц, как будто книга перешептывается сама с собой.
Я сохранил ее. Разумеется, сохранил! Иногда я заставляю себя перечитывать ее, чтобы огонь в душе не угас. Эта боль. Нужно постоянно подкармливать ярость, иначе она рано или поздно умрет.
У меня в чемодане есть и печатная версия «Гавани и кинжала». Она может понадобиться для сверки. Но именно рукопись не дает мне покоя. Все эти безумные зеленые исправления, потрескавшиеся островки замазки, скрывающей первоначальные, переделанные идеи Ская. Иногда я думаю ее соскоблить, чтобы посмотреть, что там.
После «Гавани и кинжала» он писал другие книги. Мне кажется, люди их покупали только потому, что им очень сильно понравился его чертов первый роман. Он подарил Скаю ключ от всех дверей. Ему удалось всех убедить, что он писатель, хотя он всего-навсего вор. Я чувствую, как мои руки сжимаются в кулаки.
– Пошел к черту, Пирс.
Женщина в соседнем ряду испуганно на меня оборачивается, и я понимаю, что пробормотал это вслух. Луч розового света проходит через весь вагон и через женщину, окружив ее голову нимбом всех оттенков летнего заката.
Наконец-то я завершаю свое путешествие, которое начал тридцать один год назад. Я еду в Свистящую бухту, чтобы убить Ская. Конечно, тогда я этого не сделал. Мне удалось добраться лишь до Нью-Йорка, прежде чем я растерял всю храбрость. Я сошел с поезда и поехал обратно в Филадельфию. Какая-то часть меня всегда радовалась, что я так поступил. Но другая ненавидит за трусость.
С новыми поездами на магнитной подушке поездка занимает в два раза меньше, чем когда мне было семнадцать. Но маршрут тот же: поезд до Портленда, автобус до Кастина, а потом такси.
– Приятно снова повидаться, – говорит водитель, что добавляет нереальности всему происходящему. Ему не больше двадцати – наверное, принял меня за кого-то другого. Я вижу, что на маленьком экранчике на приборной панели играет сериал. Он что, с телевизором разговаривает? Наверное, очень тоскливая работа.
Я ожидал, что все будет как-то по-другому: холмы не такие зеленые, дом не такой опрятный и идеальный. Но Свистящий коттедж выглядит точь-в-точь как раньше – такой же белый, как и сидящая на нем чайка. Изменился я.
Меня
