— О, дорогая, — с искренним сочувствием воскликнул Монтджой.
— Порадуйся за меня. — Голос Оливии надломился. Она протянула руку, и лорд Перегрин сжал ее ладонь. Эрит с испугом заметил, что пальцы ее дрожат.
— Не могу, — сурово произнес Монтджой, понизив голос, чтобы никто из гостей не мог его услышать. — Когда все закончится, я буду рядом, чтобы собрать осколки.
— Это не греческая трагедия, черт побери, — яростно выпалил Эрит.
Лорд Перегрин повернулся к графу. В глазах его полыхала ненависть.
— Нет, это трагедия, черт вас побери.
— Перри, не нужно, — огорченно прошептала Оливия. — Не будем омрачать праздник.
Монтджой резко вскинул голову, словно внезапно осознал, что холл не место для приватных бесед. Но суровое, непреклонное выражение его лица говорило о том, что он намерен высказать Эриту все до конца, когда представится случай.
Граф притянул Оливию к себе и, отвечая на вызов, смерил Перегрина надменным взглядом.
— Вас это не касается, Монтджой.
— Меня заботит Оливия, — ядовито процедил Перегрин.
— Оливия — моя забота.
— Прекратите, вы оба, — сердито прошипела куртизанка. — Вы ведете себя как два школяра. Я не кость, из-за которой сцепились собаки. Я свободная женщина и предпочитаю сама принимать решения.
Эрит понял, что действительно вел себя как свирепый мастифф, охраняющий ягненка от голодного волка. Но какие бы чувства они с Монтджоем ни испытывали друг к другу, в конечном счете, оба желали Оливии добра.
Граф повернулся к своей спутнице. Голос его смягчился:
— Ты права, Оливия. Я приношу свои извинения. Сегодня торжество. — Эрит поклонился куртизанке. Подняв голову, он заметил, что яростная гримаса на лице Монтджоя сменилась изумлением.
— Господи, — выдохнул Перри. — Не могу поверить.
— Что? — недоуменно нахмурилась Оливия.
Лицо молодого лорда осветилось очаровательной улыбкой. Наклонившись, он нежно поцеловал куртизанку в щеку. Этот поцелуй не был похож на те радостные, восторженные поцелуи, которыми Перри приветствовал Оливию; казалось, это касание губ содержит тайное послание, но смысл его ускользнул от Эрита.
— Ничего, дорогая. Я найду тебя позже, и мы потанцуем.
— Перри?
— Иди. Ты столько хлопотала, чтобы устроить это празднество. Должна же ты, по крайней мере, получить от него удовольствие.
Эриту не требовалось дополнительного приглашения, чтобы положить конец нелепой пикировке. Он ввел Оливию в огромный зал, где впервые увидел ее. Салон почти невозможно было узнать. Декорированный под русский зимний дворец со сверкающими ледяными кристаллами из хрусталя и белоснежными муслиновыми лентами, имитирующими снег, он поражал великолепием. В оригинальном стиле и изящной отделке зала так явственно чувствовалась рука Оливии, что Эрит не смог сдержать улыбки.
Все лакеи — красивые до неприличия, как успел заметить Эрит, — нарядились в казачьи костюмы. Монтджою повезло: ночь выдалась теплая, и просторные белые рубахи с шароварами выглядели вполне уместно.
В углу играл оркестр балалаечников, но звон инструментов тонул в громком жужжании голосов. Эрита несколько раз окликнули, однако тот не отозвался, не желая оставлять свою даму.
Из соседней комнаты доносились приглушенные звуки кадрили в исполнении самого обычного ансамбля. Во время предыдущих визитов Эрит не заметил, что одна стена состояла сплошь из раздвижных дверей. Сегодня они были открыты, позволяя толпе перетекать из салона в бальный зал и обратно.
— Не беспокойся насчет Перри, — проговорила Оливия, идя рядом с Эритом. Лицо ее казалось оживленным, она с интересом оглядывала зал.
Эрит накрыл ладонью ее руку, лежавшую на его элегантном черном рукаве.
— Он лишь пытается защитить тебя, потому что любит. Я восхищаюсь им за это, но и досадую, что славный малый требует от тебя слишком много внимания. Оливия потрясенно округлила глаза.
— Что тебя так удивило? Оливия пожала плечами:
— Меня всегда изумляет, когда я слышу, с какой легкостью ты рассуждаешь о любви. Словно это такая же обыденная вещь, как, скажем, стул, или стол, или, к примеру, карета, дожидающаяся тебя у порога, чтобы доставить в клуб.
Эрит улыбнулся, недоумевая про себя, как такая умная женщина может упрямо не замечать очевидного.
— Не говори глупостей, Оливия. Конечно, любовь существует.
Взяв у лакея с подноса два бокала шампанского, Эрит протянул один Оливии.
— Позволь мне выразить восхищение женщиной, взявшей меня в плен, — произнес он, поднимая свой бокал.
— В самом деле? Почему же тогда я, как и ты, чувствую себя жертвой?
Эрит с улыбкой сделал глоток шампанского, надеясь, что оно охладит бушующий в нем жар.
— Ты отнюдь не жертва, Оливия.
В прекрасных топазовых глазах вспыхнул знакомый решительный огонек.
— На самом деле, Эрит, я рада, что ты пришел сюда вместе со мной сегодня. Это поможет нам сбросить груз старых ошибок и подвести итоги.
Эрит озадаченно нахмурился. Тон Оливии встревожил его. Похоже, настроение у нее изменилось. Чутье предостерегало Эрита: Оливия что-то задумала, и вряд ли ему это понравится.
— О чем ты толкуешь, черт возьми?
— Прошлой ночью ты выиграл пари. — Куртизанка повернулась к толпе. — Друзья мои, я хочу сделать объявление. — Голос Оливии тонул в оживленном гуле, но поскольку многие гости наблюдали за живописной парой, гомон толпы чуть смолк.
Десятки любопытных голов повернулись в их сторону. Все горели нетерпением узнать, какую еще забаву придумала знаменитая, великолепная, неподражаемая Оливия Рейнз.
Поскольку в этот вечер прославленная куртизанка впервые показалась в обществе со своим новым любовником, любопытство публики было накалено до предела.
Внезапно рядом с Оливией появился Монтджой. Лицо его казалось встревоженным.
— Что случилось, дорогая?
— Я дала слово лорду Эриту.
Лицо Эрита мучительно исказилось, в глазах вспыхнуло недоверие и протест.
— О чем ты?
Неужели она имеет в виду то давнее, нелепое пари? Не может быть. С тех пор слишком многое изменилось. А после прошлой ночи тем более. Оливии это хорошо известно.
Эрит решительно взял ее под руку. Она отшатнулась, стряхнув его руку. Ее топазовые глаза повелительно сверкнули.
— Ты знаешь, о чем я. Я отдаю долги.
Передав Монтджою бокал грациозным движением, от которого у Эрита перехватило дыхание, она повернулась к графу. В салоне повисла напряженная тишина. Даже русский оркестр умолк, хотя в соседнем зале музыканты продолжали наигрывать незатейливую танцевальную мелодию.
