Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
Когда войска союзников, России, Пруссии и Австрии, сражались с Наполеоном во Франции, то одерживая победы, то проигрывая сражения, отступая и вновь наступая, Талейран прислал Александру секретную записку без подписи. Опасаясь, что ее перехватят и передадут Наполеону, он даже изменил свой почерк и пренебрег всеми правилами грамматики. Однако эти каракули содержали важный для Александра совет: не гоняться за Наполеоном, ввязываясь в сражения или уклоняясь от них, терпя поражения или довольствуясь незначительными победами, а идти прямо на Париж. Парижане, уставшие от войн и демобилизаций (в отрядах Наполеона воевали безусые юнцы, подчас не умевшие даже стрелять), вряд ли окажут им сопротивление, да и город почти не защищен и не готов к осаде. Да и его жители давно отвыкли от крепостных стен: последняя была разрушена еще при Людовиках, и на ее месте проложили бульвар. Вступив же в Париж союзники приобретут и военное, и моральное превосходство над противником.
Записка стала еще одним фактором, укрепившим Александра во мнении, что надо повернуть войска на Париж. Поэтому отвлекающим маневром союзники создали видимость наступления на армию Наполеона, выслав против него небольшой отряд, а остальные силы двинули на столицу. Когда Наполеон понял, как его обхитрили, он отдал должное стратегическому искусству противника, назвав этот маневр блестящим шахматным ходом, и бросился на защиту Парижа. Но было поздно: с Монмартра постреляли пушки, столица капитулировала, чему способствовало не только предательство Талейрана, но и измена маршала Мармона: он вступил в переговоры с союзниками и отвел свой корпус, сдал позиции. Почему? Да потому, что уже становилось ясно, на чьей стороне перевес, не только численный, но и моральный, и что рано или поздно Наполеон падет. Вот и следовало подумать о своем будущем, о своем положении при новой власти, выслужиться перед ней, заручиться поддержкой. Ну, и так далее, логика проста, хотя эти побуждения могли облекаться и в иные словесные одежды.
Измена Мармона… вот я пишу это имя и невольно думаю: а ведь сколько раз оно писалось до меня во множестве книг, соединенное с тем же самым словом – измена. Поистине бедный Мармон! На что он себя обрек! Впрочем, это не мои слова – это слова Наполеона, произнесенные им в Фонтенбло уже после отречения, во время долгой ночной беседы с его ближайшим помощником Коленкуром: «Несчастный не знает, что его ждет. Его имя опозорено». Пророческие слова! Да, предал Талейран, но ведь он дипломат, привыкший лукавить, хитрить, интриговать в салонах и гостиных, обводить вокруг пальца, – ему положено… А Мармон – военный, человек присяги, ему не подобает, не к лицу. Поэтому и столь знаменательные слова можно было бы поменять местами: измена Талейрана и предательство Мармона; так, наверное, точнее.
Впрочем, в завещании, написанном на острове Святой Елены, Наполеон простил их обоих, и Мережковский по этому поводу с пафосом – может быть, излишним, – заметил: «Надо надеяться, что в день судный Талейран-дьявол прожжет поцелуем уста Иуде-Мармону».
Так и чувствуешь, что кончик пера у Дмитрия Сергеевича, писавшего эту фразу, накалился добела. Вот и сам чуть-чуть изменил себе, обычно сдержанный в оценках превысил меру. Все-таки Талейран не дьявол (а если и бес, то – хромой), а Мармон не Иуда. Оба – люди, оба зависели от обстоятельств и оба оправдывали себя тем, что любят Францию и все делают ради ее блага и спасения.
Глава седьмая Пчела на мантии
Однако вернемся к событиям в доме Талейрана, где обсуждается вопрос о будущей судьбе Франции. Еще неизвестно, как поступит и что предпримет Наполеон, но все сознают: при любой попытке отвоевать Париж бои развернутся на улицах города, пушки будут бить по дворцам и особнякам и Парижу не миновать участи сожженной Москвы. Наверняка сознает это и Наполеон со своими маршалами: он опоздал, и они вскоре принудят его сдаться. Во всяком случае, сам ход событий позволяет на это надеяться. «Париж стоит мессы» – история поворачивала эту фразу по-разному, в нынешних же обстоятельствах она снова становится злободневной и можно сказать: Париж дороже Наполеона. Поэтому у союзников есть все основания считать и чувствовать себя победителями, вершителями судеб – не только Франции, но и Европы. И они, не откладывая, приступают к столь важному и ответственному делу.
Вглядимся в лица собравшихся: вот они устроились в креслах за столом, каждый в свойственной ему позе, прямой или согбенной, с руками, вытянутыми перед собой или упертыми в подлокотники, лицами напряженными или спокойными, глазами сощуренными, опущенными или устремленными вдаль. Вот Александр, улыбающийся, окрыленный, воодушевленный победой и всеми событиями этого необыкновенного дня, начавшегося в замке Бонди и завершающегося здесь, в доме Талейрана на улице Сен-Флорантен. Наклонившись, он что-то говорит своему помощнику Нессельроде и, собираясь первым взять слово, обводит собравшихся неизменно кротким, спокойным и в то же время исполненным особого значения взглядом своих сияющих голубых глаз. Это минута его торжества и торжества той небывалой системы бескорыстия в политике, которую выдвинула Россия и которая привела ее армию в Париж из сожженной Москвы. Завершилось противостояние с Наполеоном, колеблющиеся весы мировой истории выровнялись, остановились, замерли. Справедливость восторжествовала. Надолго ли? Неизвестно. Но важно то, что этот момент в истории был, – момент, когда символический смысл происходящего столь явственно проступает сквозь внешний покров событий, когда «знамения времен», о которых говорил Христос, угадываются, прочитываются, осознаются всеми.
Вот сам Талейран, успевающий доверительно придвинуться к соседу справа, что-то шепнуть соседу слева, сделать внушительный знак сидящему напротив, сосредоточить внимание на себе и тотчас ускользнуть от этого внимания, словно нырнув в одном, а вынырнув в совсем другом, неожиданном для всех месте. Этим умением он владеет в совершенстве, как никто: вдруг появиться, вынырнуть, всплыть и заставить всех с собой считаться, признать его первенство, оттеснить других и взять все в свои руки. Вот и сейчас Талейран снова у руля, ведет себя как хозяин положения, хотя до этого о нем ничего не было слышно, он надолго исчез со сцены, затаился, затих, где-то отсиживался, выжидал. Но выгодный момент настал, и он появился. Здесь, на переговорах, интересы Франции представляет именно он, Талейран, и по нему не скажешь, что Франция побеждена: нет, побежден Наполеон, Талейран же выглядит как победитель.
Вот прусский король Фридрих-Вильгельм, честный, добрый, но нерешительный, осторожный, ищущий опору во мнениях других, а в решительные минуты излишне порывистый, даже запальчивый, способный на опрометчивые поступки. В отношениях с Наполеоном он сначала хватался за нейтралитет, опасался раздражить его малейшим намеком на сопротивление и из-за этого медлил со вступлением в коалицию, а затем один, без всякой поддержки союзников ринулся в войну, воодушевляемый воспоминаниями о былой славе, о временах Фридриха Великого, и все потерял, потерпел страшное поражение. Наследники Фридриха Великого позорно бежали с поля боя. Крепость за крепостью сдавались без боя при первом приближении французов. Казалось, Пруссия погибла, но у короля хватило мужество поддержать патриотические силы, выдвинуть новых людей – прежде всего энергичного и честолюбивого Штейна, и с их помощью провести реформы в армии и поднять дух в народе. И что же? Теперь он решает судьбу того, кто когда-то распоряжался судьбами пруссаков и ненавидел их за те унижения, которым сам же безжалостно подвергал Пруссию.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
