Вертикальный корижор.
Голем упал на берегу зубастой глотки, еще бы чуть-чуть, и… Он медленно, с опорой на клинок поднимается. Из места, где руку оторвало, течет бордовый клей, торчит обломок кости, развороченный сустав, болтаются лоскутки мышц.
Человек?!
Самураб озирает яму, лицо поворачивается к нам. Безглазая серая маска. Там, где должен быть рот, каменная корка с треском рвется, выпускает низкий рев, клинок блеснул в замахе, мы отскочили в разные стороны, стальная полоса пролетела между нами, ее остановил потолок, застыла в нем как луч солнца в щели.
Вновь заглядываем в яму.
Голем воет, но кинуть нечего, а чтобы выбраться, слишком грузный, неуклюжий.
От едкого запаха морщусь все сильнее, из тюрьмы голема что-то бурлит… Сквозь тьму колодца вздымается столп жидкости!
Борис от ямы оттащил. Над ней взвился густой пар, на потолке шипят белесые мхи пузырьков, он словно выеден, мы под громадным каменным зонтом.
Темно-зеленая кислота затопила яму до краев. Голем кувыркается в кислотной воронке, и хотя берег близко, ему это не поможет. Кислота разваливает каменную куклу на глазах, кожа из камня истаяла, человек рассыпается на руки, ноги, голову, ребра…
Мясной бульон начал оседать.
Кислота с разжиженной пищей втянулась в колодец, как вода в раковину, зубы корижора смыкаются, глотка закрылась, внутри урчит на весь лабиринт.
Из глаз слезы, дышим, закрыв носы и рты.
– Упс, – выдал Борис. – Извиняй, показать не вышло. Но есть еще вариант.
Возвращаемся в коридор, где я взорвал голема, нас глотает дыра напротив, куда улетела големова рука.
Вошли в соседний коридор, и эта самая рука прыгнула из пыльной мглы как лицехват из фильмов по Чужих. Я вжался в стену, Борис едва успел пригнуться, рука пролетает над ним, растопыренные пальцы сжали в кулак пустоту, рука упала в нескольких метрах с другой стороны от нас, катится, вновь распустились, как когти, пальцы, их гребень пропахивает в крошеве на полу борозды.
Затормозив, рука согнулась в локте до упора, сработала как пружина, отправила себя в еще один полет к Борису.
Ее встречает дуло дробовика. Грохнул выстрел, я моргнул от вспышки огня, стая дробинок разнесла пальцы летящей пятерни в мясо, на подлете Борис сбивает рукояткой ружья, злая конечность ударяется о стену, отскакивает, два нетронутых пальца, указательный и большой, вцепилась в подол плаща. Борис смял в кулаке глянцевое карамельное полотно, и каменная лапа по широкой дуге хрястнулась о пол, клещи пальцев разжались, дробовик клацает.
– Не смей!..
Бах! Щелк-щелк.
– Трогать!..
Бах! Щелк-щелк.
– Мой!.. Плащ!.. Мразь!
Борис расстрелял руку по всей длине, пришлось зажать уши, на полу дымятся, как сигары, красные гильзы, остро пахнет порохом.
Борис выдыхает с наслаждением, как после секса. Присаживается на корточки, из ножен выскакивает нож.
– А теперь смотри.
Острие втыкается в каменную кожу, туда, где разорвал выстрел. Я тоже присел рядом, глаза щурятся. В толще каменной кожи, кроме камня и красного мяса, что-то еще. Черное, волокнистое.
Борис вырезал кусок, клюв ножа приподнимает нечто живое. Оно пульсирует, извивается, пытается слезть.
Похоже на мышцу. Только явно не человека.
– Властерние, – сказал Борис. – Родственник нервода.
– Да тут все… яблоко от яблони.
– Эта тварь – паразит. Сетка из мышц и нервов. Скручивает с головы до ног, врастает в нервную систему и подчиняет. Из людей ее самурабами обычно становятся зомби и мерзы. У кого психика устойчивая, тех подчиняет редко.
– А каменная корка?
– Камни – первое, с чем властернии вступают в сожительство. Хоть и неживые, зато всегда полно вокруг, самых разных. Когда властернии не могут найти органического носителя, оплетают груду камней, придают ей форму и катаются по туннелям в виде каменного ядра, а если надо что-то захватить или переползти, разворачиваются в паукообразную каменную амебу. И даже найдя самураба, с камнями не расстаются, а облепляют ими носителя для защиты.
Черной мышце удалось спрыгнуть с ножа, упала рядом с рукой, другие уцелевшие мышцы тоже выталкиваются из омертвевшего носителя, хотят сшиться в новую сетку.
– Не по себе как-то, – признался я.
– Правильно, что боишься, – кивнул Борис. – Эту пакость надо сжигать.
Борис достал из торбы флягу со спиртом, и вскоре смотрим, как танцует гудящее пламя, наслаждаюсь теплом.
– Заразиться маловероятно, но бывает, – сказал Борис. – Как-то раз после рейда на самурабов заночевали в лагере неподалеку, а одному из наших упал за шиворот кусочек такой мышцы. Когда засыпали, был нормальный мужик, а под утро перебил половину наших. Пока спали, тот кусочек за ночь разросся в сетку, скрутил его всего. Прикончили с трудом.
На всякий пожарный умылись. Борис посоветовал осмотреть себя. Рядом с пламенем я разделся, тщательно проверил, нет ли черных ошметков.
– А ты? – спросил я.
– Ты забыл, у меня под одеждой армия, – улыбнулся Борис. – Уничтожают любую заразу на своей территории.
– Интересно, каково это, быть ходячей казармой…
– Привыкаешь ко всему.
С гигиеной покончено, рубашка опять на мне, надеваю брюки, запаска из торбы Бориса, щедрый он, хоть и мародер. А мои штаны, я заметил только сейчас, кислотные брызги превратили в сито. Затянул ремень, сажусь завязать шнурки на ботинках. Паразит уже отгорел, пепел дымит, у раскаленных камушков колышется зной. Неподалеку блестит клинок из воротника многоножки.
– Ладно, пошли, – сказал Борис, глядя на отражение в его грани. – Обойдемся без трофеев.
– Согласен.
– Хотя приятное в этой встрече есть.
– Что?
– Где-то рядом может быть Колыбель.
Я внутренне встрепенулся. Забыл, что наш поход имеет пункт назначения.
– Самурабы бродят в окрестностях Колыбели, – пояснил Борис. – Возможно, стеклотина зашвырнула нас удачно.
Мы попали под дождь. Вернее, в систему ветхих коридоров, где-то наверху, судя по всему, бурлит река, ее ручейки через трещины разбегаются по коридорам ниже, просачиваются меж плит, с потолков льет дождь, а полы затоплены.
Такие места, само собой, кишат гидрокрысами. Мы зажгли факелы, вышагиваем, демонстративно махая огненными букетами, пламя рождает галактику отражений в чешуйках и глазах гидрокрыс. Зверьки в стенах, на потолке, на упавших плитах и колоннах, рассекают воду под ногами как торпеды.
– Вообще-то они мирные, – говорит Борис, дирижируя факелом, – но когда их столько… Лучше дать понять, что с нами шутки плохи. А то учуют превосходство, чем Арх не шутит… Кушать хотят все.
