— Ах! Не спрашивай меня! Мы поссорились!
И Паулина, одной рукой прижимая к глазу платок, а другой приподнимая полу платья, рыдая, взбегала по лестнице наверх, к себе в комнату.
— Она, видимо, опять поссорилась с Джеком Бьюкененом. Странно, что она никогда не приводит Джека Бьюкенена сюда.
— А ты что, веришь этому?
— Чему?
— Что она встречается с Джеком Бьюкененом.
— Ну, не знаю…
Паулина вошла в вестибюль словно украдкой, и Николас весело обратился к ней:
— Где это вы пропадали?
Она подошла к нему, вгляделась в его лицо и ответила:
— Я обедала с Джеком Бьюкененом.
— Вы пропустили речь Черчилля.
— Я знаю.
— А что, Джек Бьюкенен отделался от вас, как только обед закончился?
— Да. Он так и сделал. Мы поссорились.
Паулина отбросила назад свои сияющие волосы. В этот вечер ей удалось одолжить платье от Скиапарелли. Оно было сшито из тафты, с небольшими боковыми панье у бедер, приподнятыми с помощью искусно изогнутых подушечек. Тафта переливалась темно-синими, зелеными, оранжевыми и белыми тонами цветочного узора — как бы с Тихоокеанских островов.
Николас сказал:
— Кажется, мне никогда не доводилось видеть такого потрясающего платья.
— Скиапарелли, — объяснила Джоанна.
— Это то самое, которым вы меж собой обмениваетесь, да? — спросил он.
— Кто это вам сказал?
— Вы очень красивы.
Джоанна подобрала шуршащую юбку и уплыла прочь, вверх по лестнице.
Ох уж эти девицы со скудными средствами!
Поскольку предвыборная речь уже закончилась, радиоприемники на некоторое время выключили, как бы из уважения к тому, что только что прозвучало в эфире.
Николас подошел к дверям конторы, которые были открыты. В конторе было пусто. Ректор подошла следом за ним: она на время покинула свой пост, пока передавали предвыборную речь.
— Я все еще жду мисс Редвуд.
— Я сейчас позвоню ей еще раз. Она, разумеется, слушала речь.
Селина тотчас же спустилась. Самообладание есть идеальная уравновешенность и невозмутимость тела и души. Она плыла вниз по лестнице, и это выглядело даже более реалистично, чем несколько мгновений назад, когда вверх по лестнице плыла печальная собеседница призрака Джека Бьюкенена. Это могла бы быть та же самая девушка, уплывшая наверх в скиапареллиевом шелесте шелка и в сияющем капюшоне волос, а теперь — плывущая вниз в узкой юбке на стройных бедрах и в синей в белый горошек блузке, забрав волосы высоко наверх. Обычные клубные шумы снова пульсировали в вестибюле.
— Добрый вечер, — сказала Селина.
И дни мои — томленье, И ночью все мечты Из тьмы уединенья Спешат туда, где ты, Воздушное виденье Нездешней красоты[80].
— Теперь повторите, — произнес голос Джоанны.
— Ну, идемте же, — сказала Селина, впереди Николаса ступив в вечерний свет, словно скаковая лошадь в паддок, высочайше пренебрегая всеми окружающими ее шумами.
7
— У тебя есть шиллинг — в газометр опустить? — спросила Джейн.
«Самообладание есть идеальная уравновешенность и невозмутимость тела и души, совершенное спокойствие, каким бы ни был социальный пейзаж. Элегантная одежда, безупречная подтянутость и ухоженность, идеальное умение правильно держаться — все это способствует обретению уверенности в себе».
— Ты мне не дашь шиллинг в обмен на два шестипенсовика?
— Нет. Вообще-то у Энн есть ключ, который открывает газометры.
— Энн, ты дома? Не одолжишь мне ключ?
— Если мы все будем пользоваться этим ключом слишком часто, нас поймают.
— Только сегодня. Мне надо умственную работу делать.
Уснул багровый лепесток, уснул и белый…[81]
Селина сидела, еще не одевшись, на краешке кровати Николаса. У нее была манера бросать взгляды искоса, из-под ресниц, и такие взгляды позволяли ей овладевать ситуацией, которая иначе могла бы выявить ее слабость.
— Как ты можешь вообще жить в этой конуре? Она тебя устраивает? — спросила она.
— Устраивает. Пока не найду квартиру.
На самом деле он был вполне доволен своим аскетичным жилищем. В безрассудных мечтаниях визионера он довел свою страсть к Селине до стремления, чтобы и она тоже приняла и использовала привлекательные черты бедности в собственной жизни. Он полюбил Селину, как любил свою родную страну. Ему хотелось, чтобы Селина стала как бы идеальным обществом внутри собственного костяка, хотелось, чтобы все ее прелестные члены подчинялись ее мозгу, как разумные женщины и мужчины, и чтобы эти женщины и мужчины обладали той же красотой и изяществом, что ее тело. Что же касается стремлений Селины, они были сравнительно скромными: в этот момент ей нужна была пачка зубчатых заколок для волос — как раз тогда они на несколько недель исчезли из магазинов.
Это был далеко не первый случай, когда мужчина увлекает женщину в постель с целью обратить ее душу, но Николасу в величайшем обострении чувств казалось, что первый, и он в постели мучительно пытался силой собственного желания разбудить социальное сознание Селины. После чего он тихонько вздохнул в подушку с не очень твердым ощущением достигнутого и вскоре поднялся, с еще большим, чем когда-либо, обострением чувств обнаружив, что никоим образом не сумел передать свое видение совершенства этой юной девице. Она сидела, обнаженная, на кровати и бросала вокруг взгляды из-под ресниц. У Николаса имелся достаточный опыт общения с девицами, сидящими на краешке его кровати, однако ни одна из них с такой холодной уверенностью не относилась к собственной красоте, как Селина, и не была так красива, как она. Ему казалось невероятным, что она не разделит с ним его понимания прелестных сторон бедности и отсутствия собственности, ведь ее тело было так строго и экономно снабжено всем необходимым.
— Не знаю, как ты можешь жить в таком убожестве, — повторила Селина. — Тут все равно что в камере. Ты что, вот на этом готовишь? — Она имела в виду газовую горелку с решеткой.
Он ответил, в то же время постепенно осознавая, что это любовное приключение было любовным только с его стороны:
