— Ты твердо решила, что оно тебе надо? — Рэй остановилась.
Пуля, которая уже не могла не думать о том, как она будет без героина, отводила глаза.
— Понимаешь, я ж тут не знаю никого, где я потом возьму, да и денег нет… А он сам предложил, просто так, а вечером его друг приедет— тогда и в дом не сунешься, так что…
Пуля осеклась, глядя на молодого человека, вышедшего из подъезда.
Перехватив этот взгляд и смерив взглядом Поля в приталенном пальто, Рэй тихо спросила:
— Это что за пидер?
Поль стянул с носа шарф, в который был укутан так, словно на улице стоял небывалый мороз, и подошел к Пуле.
— Привет, дорогая.
Они чмокнули друг друга в щеки.
— Знакомься, Поль, это Рэй, А ты куда собрался?
Поль неодобрительно хмыкнул:
— Фу! Ты, видимо, хотела спросить: «Далеко ли?» За фруктами, дорогая. А ты за?.. — Поль обнял Пулю за плечи и подтолкнул к подъезду. — Пойдем тогда скорей, времени мало. Мадам, вы подождете нас здесь?
Поль обратился к Рэй, но в этот момент напротив них остановилась машина.
Отпрянув от Пули, Паша устремился к выходящему ему навстречу Рафаэлю. Тот молча изучил взглядом Пулю, на плече которой только что была замечена рука его приятеля,и, отстранив Поля, направился к дому.
— Раф, я думал успею в магазин, ты же сказал…
Глядя, как Поль теребит свой шарф, Пуля пробурчала себе под нос:
— Встреча на Эльбе… Неудобно получилось.
Рэй с силой дернула Пулю за руку.
— «Неудобно…» Пошли отсюда!
Рафаэль долго молчал и ходил по квартире, перекладывая вещи, Поль непрерывно оправдывался и взглядом следил за перемещением домашних замшевых туфель. Потом над ним нависло лицо с выпученными темными глазами.
— Только не надо говорить, что вы не спали!
Поль пожал плечами и понял, что настал его черед молчать. Теперь он лишь вздрагивал время от времени, слушая Рафаэля. Здесь всплыло все прошлое Поля, когда он мог спать с кем попало и колоться одним шприцом с незнакомыми людьми… Разумеется, Рафаэль считал, что именно он вытащил Поля из этой клоаки.
Однажды Поль, покинутый старым другом, оказался в компании, которую и сам потом с брезгливостью назвал скверной. Кололись недоваренным «винтом», кое-где именуемым «джефом», и все, что помнил из тех дней Поль, — неприятные ему тела и снег: почему-то они выходили на улицу и сидели в подворотне возле злосчастной квартиры. Они набирали в горсть мягкий, только что выпавший снег и, когда он таял, кое-как промывали им один на всю компанию шприц. В один из тех часов, когда Полю случилось разглядывать этот тающий снег, в подворотню вошла Кирш; оглядевшись, она размашистой походкой подошла к Полю и, проигнорировав чьи-то недружелюбные попытки остановить се, уволокла его, полуживого, домой. Поль постарался скорее стереть из памяти ту унизительную «прогулку», когда он почти повис на Кирш, вцепившись в ее руку, а она, не переставая, материлась, что ей надоело вытаскивать из помойки всяких придурков, вроде него и его дружка. Позже, когда Поль познакомился с Рафаэлем, когда он, запозоренный Кирш, стал уже брезгливым и осторожным в своих пороках, он решил, что плохое осталось в прошлом и более не имеет к нему никакою отношения, а потому рассказал об этой истории с подворотней.
Рафаэль не любил лесбиянок, он считал их слишком откровенными конкурентами и презирал за демонстрацию силы: чувств или кулаков — не важно. Кирш он не любил особенно: она — грубая и мужеподобная — совершенно по-женски умела говорить «да», приближенное к «нет», а значит, по мнению Рафаэля, на нее нельзя было полагаться в мужских делах (каковыми он считал все те, что способны были приносить доход). В способность женщин, даже не совсем обычных, к дружбе Рафаэль не верил, а потому из доверенного Полем мрачного сюжета его биографии он вынес только одно: Кирш связана с темным прошлым его приятеля, а сам Поль до встречи с рафинированным Рафаэлем прозябал в грязи.
Теперь история с талым снегом вновь поднялась на поверхность вместе с прочим мутным содержимым того дна, по которому сейчас с восторгом топтался Рафаэль: ему невыносима была мысль, что его сожитель может спать с женщинами.
Когда визгливые интонации Рафаэля стихли и их обоих придавила тишина, Поль, уже было поверивший в то, что припадок ревности исчерпан и вечер может наладиться, услышал роковой вопрос:
— Ты хотя бы предупредил ее, что у тебя ВИЧ?
Поль отвернулся, и губы у него задрожали. В сущности, ему было наплевать на постороннюю ему девушку Пулю, которая явилась к нему незваной, но он все равно предупредил бы ее, если бы… если б сам помнил, что инфицирован. Но он часто забывал об этом: мозг, пораженный героином, иногда давал сбои, а может, просто прятался от реальности.
— Хуже бабы! — взвизг пул Рафаэль и хлопнул дверью спальни.
Поль уже давно забыл о самоуважении, он просто хотел дожить свою жизнь. В женском образе он, как ему казалось, был лучше защищен от ответственности, но быть «бабой»… Бабами он считал тех особей женского пола, которые в ответ на агрессию пьяных отцов и безразличие матерей надевали на себя мужские ботинки. Давным-давно поспорив об этом с Кирш, Поль вынужден был согласиться с ней: в своем побеге он пошел всего лишь на физиологическое извращение, женщины же мутируют страшнее: что-то происходит с их душами и вернуться назад, однажды отказавшись от женского взгляда, уже невозможно. Кирш называла это разношенностью души.
Счастье, если такой душе достанет силы на любовь до того, как она разрушится совсем.
Мужчина сконцентрирован в пространстве, женщина разлита в нем как воздух; женщины, идущие навстречу друг другу, поневоле материализуются в пространстве, и так появляется Оно. И если себя Поль считал просто бесполезным для мироздания, то Оно казалось ему даже опасным, и Кирш попадала именно в эту категорию.
Кирш, в свою очередь, не верила в «экологию души», но, если бы можно было вернуться в юность с разумом и опытом зрелости, она, мотаясь в хаосе людей, сторонилась бы многих: разношенность души теперь виделась ей заразной, как уныние, как психическая болезнь, как раковый омут.
Сидя на парапете у проезжей части, Кирш верила в спасение своей души. Смочить бы ее слезами, чтоб не иссохла совсем, только своих слез Кирш недоставало. Но внутри уже пульсировала, набирая уверенность с каждым ударом, какая-то новая, направленная сила.
И вот, когда мимо Кирш по шоссе, ведущему в Москву, проносились машины, заглушая стук ее сердца, на старой тумбочке питерской квартиры зазвонил телефон. Когда рука Анны Михайловны уже почти легла на трубку, Алиса, едва переступившая порог, успела опередить бабушку.
— Алло? Алло, я вас слушаю…
На другом конце трубки что-то гудело. Кирш сглотнула, и голос прозвучал уверенно, даже задиристо:
