— Я была мертва… и в аду, но теперь я снова живая, — сказала миссис Кент. — Благодаря тебе. Ведь ты нашла то письмо. И я должна сказать тебе кое-что. Ты возненавидишь меня из-за этого. Мне самой теперь жаль, что я это сделала. Но я должна все рассказать.
Эмили вдруг почувствовала, что не хочет слушать миссис Кент. То, что эта женщина собиралась сказать, имело… должно было иметь… какое-то отношение к Тедди. А Эмили не хотелось слышать ничего, ничего, про Тедди теперь. Про Тедди, который через две недели станет мужем Илзи.
— Вам не кажется… что, может быть… лучше ничего мне не говорить?
— Я должна сказать. Я поступила отвратительно и должна признаться в этом. Я не могу ничего исправить… вероятно, слишком поздно, чтобы что-то исправить, но сказать я должна. Однако сначала я должна рассказать о другом. О том, о чем никому никогда не рассказывала… О том, что терзало меня, заставляя иногда вскрикивать по ночам от душевной муки. О, я знаю, ты никогда не простишь меня, но думаю, тебе будет немного жаль меня.
— Мне всегда было жаль вас, миссис Кент.
— Может быть, и так… Да, думаю, тебе действительно было жаль меня. Но ты не могла понять меня… Эмили, я не была такой в молодости. Я была тогда… как все другие девушки. И я была хорошенькой… да, правда, была. Когда появился Дэвид Кент и заставил меня полюбить его, я была хорошенькой. И он любил меня… тогда… и всегда. Он говорит так в этом письме.
Она взяла письмо, которое лежало у нее на груди, и поцеловала почти со страстью.
— Я не могу показать его тебе, Эмили. Ничьи глаза, кроме моих, не должны прочесть эти строки. Но я скажу тебе, о чем оно. О, ты не знаешь… ты не можешь понять, как сильно я любила его, Эмили. Ты думаешь, что любишь Тедди. Но ты не любишь… ты не можешь любить его так, как я любила его отца.
Эмили была другое мнения на этот счет, но промолчала.
— Он женился на мне и увез меня в Малтон, где жила его семья. Мы были так счастливы сначала… слишком счастливы. Я говорила тебе, что Бог завистлив. И родня Дэвида невзлюбила меня… с самого начала. Они считали, что я не ровня Дэвиду, что я недостаточно хороша для него. Они всегда пытались вбить клин между нами. О, я знала, я отлично знала, чего они хотят. Его мать меня ненавидела. Она никогда не называла меня Эйлин, только «ты» и «жена Дэвида». А я ненавидела ее, потому что она вечно следила за мной, никогда ничего не говорила, ничего не делала, только следила. Они не считали меня своей. И шуток их я, похоже, никогда не понимала. А они всегда смеялись над чем-нибудь. Чаще всего надо мной, как мне казалось. Когда Дэвид был в отъезде и они писали ему письма, в них никогда не было ни одного упоминания обо мне. Одни из них обращались со мной с ледяной вежливостью, а другие всегда старались уколоть меня. Одна из его сестер как-то раз прислала мне книгу об этикете. Что-то всегда обижало меня, а я не могла ответить ударом на удар… Я не могла причинить боль тем, кто причинял боль мне. Дэвид брал их сторону… у него были с ними секреты от меня. Но, несмотря на все это я была счастлива… пока не случилась беда. Я уронила лампу, мое платье загорелось, и на лице появился этот шрам. После этого я уже не могла поверить, что Дэвид по-прежнему любит меня. Я стала такой некрасивой. Мои нервы совсем сдали, и я ссорилась с ним по всякому, самому пустяковому поводу. Но он был терпелив. Он снова и снова прощал меня. Но я все равно думала, что он не может любить меня из-за этого шрама. Я знала, что у меня будет ребенок, но не говорила ему, все откладывала и откладывала. Я боялась, что он будет любить ребенка больше, чем меня. А потом… Мне ужасно неприятно говорить об этом. У Дэвида была собака… он так любил ее, что я ее возненавидела… и я… ее отравила. Не знаю, что на меня нашло. Я никогда прежде не была такой… до того как обожгла лицо этой лампой. Возможно, я была немного не в себе… потому, что ждала ребенка.
Миссис Кент умолкла и неожиданно из женщины, трепещущей от искреннего чувства, превратилась в чопорную викторианку.
— Мне не следовало говорить о таких вещах с молоденькой девушкой, — сказала она озабоченно.
— Я уже несколько лет знаю, что младенцев не приносит доктор Бернли в своей черной сумке, — серьезно заверила ее Эмили.
— Что ж… — Миссис Кент снова превратилась в страстную Эйлин Кент. — Дэвид узнал о том, что я сделала. О… о, его лицо! Произошла ужасная ссора. Это было как раз перед тем, как он уехал в Виннипег по делам. Я… я пришла в ярость из-за того, что он сказал мне… и крикнула ему… ох, Эмили… что надеюсь никогда больше не видеть его лица. И я никогда больше его не увидела. Бог поймал меня на слове. Дэвид умер в Виннипеге от воспаления легких. Я даже не знала, что он болен, пока не пришло известие о его смерти. А ухаживала за ним там девушка, которая ему когда-то нравилась и которая любила его. Она ухаживала за ним и прислуживала ему, пока я сидела дома и злилась на него. Вот этого, мне казалось, я никогда не смогу простить Богу. Она упаковала его вещи и прислала их домой… и среди них эту книгу. Он, должно быть, купил ее в Виннипеге. Я никогда не открывала ее… я никогда не могла заставить себя даже притронуться к ней. Он, должно быть, написал это письмо, когда был при смерти, и вложил в эту книгу для меня… и, возможно, умер прежде, чем успел сказать ей, что там письмо. Или она знала, но не захотела сказать мне. И оно лежало там все эти годы, Эмили. А я все эти годы думала, что Дэвид умер, ненавидя меня… не простив меня. Он снился мне каждую ночь… и всегда его лицо было отвернуто от меня. Ох, двадцать семь лет этой пытки, Эмили… двадцать семь лет. Только подумай! Неужели я не искупила свою вину! А вчера ночью я вскрыла и прочитала его письмо, Эмили… всего несколько строк нацарапанных карандашом… его ослабевшая рука едва могла держать карандаш. Он назвал меня «милой женушкой» и сказал, что я должна простить его… я простить его… за то, что он был так суров и так сердит в тот последний день… и он простил меня за то, что я сделала… и сказал, чтобы я не тревожилась из-за этого… и не горевала о том, что сказала ему… насчет того, что хотела бы никогда больше не видеть его лица… он знал, что это были всего лишь слова и что я так не думала… что он теперь лучше понимает меня… что он всегда глубоко любил меня и всегда будет любить… и… и… еще то, что я не могу никому сказать… слишком дорогое, слишком чудесное. Ох, Эмили, можешь ли ты представить, что это значит для меня? Теперь я знаю, что, умирая, он не гневался на меня… знаю, что он умер, любя меня и с нежностью думая обо мне? Но я не знала этого прежде. И я… я… думаю, что с тех самых пор всегда была не в себе. Я знаю, его родня считала меня сумасшедшей. Когда родился Тедди, я переехала сюда — подальше от них всех. Чтобы они не могли сманить его к себе. У них я не взяла бы ни цента, но у меня была страховка Дэвида. На эти деньги мы с Тедди могли прожить лишь с трудом. Тедди — единственное, что у меня было… и появилась ты… и я знала, что ты заберешь его у меня. Я знала, что он любил тебя — всегда. О да, он любил. Когда он уезжал, я обычно писала ему обо всех твоих романах. А два года назад… помнишь, когда ему пришлось так неожиданно уехать в Монреаль, а ты была в отлучке… а он не мог ждать, чтобы попрощаться… Но он написал тебе письмо.
