изучению дистанционного действия ионизирующей радиации на растительные организмы. Эффекты были очень слабыми и надо было просматривать большое количество материала, чтобы получить или не получить статистически достоверные отличия. При этом нельзя забывать, что результаты можно было учитывать только раз в году после сбора урожая зерновых. Когда мы стали работать уже в Америке, то столкнулись со слабым проявлением гена, участвующего в репарации мутационных повреждений у штамма, образующего противораковый антибиотик даунорубицин. Вот тогда, проделав бесчисленное количество опытов, вспоминали Лёнину работу.
Как это ни парадоксально, в программу кандидатских экзаменов в ту пору в мичуринском институте входил экзамен по классической генетике. Ее учили по старому, изданному еще в 30-ые годы, переводному учебнику Синнота и Дэна. Это был потрепанный библиотечный экземпляр. Переметнувшиеся в стан лысенковцев образованные в области настоящей генетики ученые с видимым удовольствием и ностальгией экзаменовали аспирантов. С тех пор Лёня образовался в области классической генетики раньше и лучше меня. Прочитав Лёнину диссертационную работу И. Е. Глущенко, не получив желаемых результатов, отметил: «Гора родила мышь». Лёня защищал на последнем Ученом Совете в 1964 году перед началом реорганизации Института генетики в Институт общей генетики АН СССР, где директором стал Н. П. Дубинин. Конечно. на защиту пришли все Лёнины друзья. Лёня был при галстуке, что случалось очень редко, и во время своего доклада, волнуясь, вертел головой, пытаясь от него освободиться. Потом все смеялись и долго еще его копировали.
Несколько сотрудников старого института, включая Лёню, были зачислены в новый институт. Заведующим лабораторией генетики бактерий и бактериофагов в новом институте стал Давид Моисеевич Гольдфарб — известный исследователь бактериофагов, работавший до этого в Институте эпидимиологии и микробиологии им. Гамалеи АМН СССР. Давид Моисеевич был очень энергичным человеком, все время преодолевая трудности, связанные с потерей ноги в совсем молодом возрасте во время войны.
После защиты диссертации Лёня призадумался, стоит ли ему дальше продолжать работать с растениями. Я к тому времени уже стала работать с бактериофагом Т4, ставя в день по несколько экспериментов и получая на следующий день результаты. Конечно, это шутка. Получить интересные результаты всегда не просто. Я к тому времени знала Давида Моисеевича, участвуя в конференциях с микробной тематикой, а впоследствии он был оппонентом на моих кандидатской и докторской диссертациях. Придя к нему, я спросила, не может ли он поговорить с Лёней и, если он ему понравится, то взять его на работу. Он мне ответил без промедления, что он уже его берет, так как он мой муж. Так Лёня стал работать в лаборатории Давида Моисеевича и в первый, но не в последний раз совершенно изменил направление своих исследований.
Первый раз придя в лабораторию Давида Моисеевича, Лёня был сразу ошеломлён осведомленностью лаборанта Бори, не говоря уже обо всех остальных сотрудниках лаборатории. Однако через полгода втянулся и стал работать по совершенно современной, даже по мировым стандартам, тематике, а именно, получению доказательств инфекционности ДНК фага Т4. Этот опыт работы с фагом очень пригодился ему, когда мы через много лет приехали работать в Америку. В лаборатории Давида Моисеевича в те годы работал и Юра Винецкий, мой однокурсник и большой специалист в области бактериофагов. На все последующие годы он стал другом нашей семьи.
Я в это время ещё училась в аспирантуре уже в новом здании РБО и работала в большой аспирантской комнате. Сектору С. И. Алиханяна был отведен почти целый этаж. Немного позже после меня в нашей комнате появились две Норы — Нора Мкртумян и Нора Пирузян. Нора Мкртумян впоследствии стала работать в моей лаборатории, и мы проработали с ней вместе рука-об-руку почти 25 лет. Она прекрасно владела английским языком и сыграла очень большую роль в профессиональном переводе наших статей для зарубежных научных журналов и установлении контактов с нашими зарубежными коллегами. Нора Пирузян стала моей близкой подругой. Мы вместе с ней участвовали в двух международных генетических конгрессах, в 1968 году в Японии, в 1973 году в Америке, а также в 1974 году в симпозиуме по генетике промышленных микроорганизмов в Англии.
Характер людей сразу проявлялся при близком общении, особенно заграницей. Нас друг в друге все устраивало. Нора Пирузян много лет работала в лаборатории С. И. Алиханяна с бактериофагом MU, стала доктором наук, профессором, крупным специалистом в области генной инженерии растений. Она много лет возглавляла большие лаборатории в двух академических институтах, Молекулярной Генетики и Общей Генетики АН СССР.
В какое-то время в нашей аспирантской комнате появился Ионес Рубикас, поступивший в аспирантуру к Сосу Исааковичу, до ээтого работая в Вильнусе. Уж не знаю, побился ли он с кем-нибудь об заклад или решил доказать себе сам, что закончит эксперимент для защиты кандидатской диссертации в три месяца. И дейсвительно, работая круглые сутки и выпив цистерну кофе, он вчерне закончил эксперимент, на который у всех уходили годы.
В начале 1960-х мы пестовали нашу дочь на подмосковных дачах, бесконечно занимая деньги на их оплату и эксплуатируя обеих бабушек. Два раза вдвоем по недельке летом провели в Киеве и под Таллином в поселке Пирита. В. Киеве жили на Малой Васильковской у вдовы Лёниного родного дяди Моисея, тети Веры. Она подолгу торговалась, покупая продукты на рынке, готовила вкусную еду, держала постояльцев. Ее дочь Нелла, вернувшись с целины, работала начальником почвенной экспедиции. Мы ходили есть мороженое и варенники с вишнями и картошкой в кафе-подвальчиках. Киев казался в то время хлебосольным городом.
В следующем году поехали на недельку в Пириту. Приехав в этот поселок под Таллиным решили, что попали в ЦКовский поселок, такие большие, каменные, добротные и красивые стояли там дома. Оказалось, что это дома местных жителей. Удалось снять комнатушку в менее престижном районе. Однажды пошли пообедать в местный ресторан. К моему удивлению и удовольствию, официанты называли меня «мадам». За соседним столом в большой компании сидела Людмила Гурченко — в зените славы после главной роли в кинофильме «Карнавальная ночь» в постановке Эльдара Рязанова.
У. Эдика Гойзмана и его жены Люды тоже родилась дочка, назвали Наташей. Вокруг одни сплошные Наташи в следующем за нами поколении. На следующий год мы сняли дачи по соседству. Рядом с нами снимала дачу семья Ямпольского, многолетнего аккомпаниатора знаменитого скрипача Давида Ойтраха. Его сын Мирон Ямпольский приходил любоваться на малютку Наташу. Люда как-то вскользь ему заметила: не волнуйся, она будет твоей третьей женой. Так и случилось. У них хорошая семья профессиональных музыкантов, живут они уже давно под Вашингтоном и имеют уже двух взрослых
