собой. Да вот хоть опять взять вашего Ульянова: когда его брат стал злоумышлять против Государя — его судили и повесили в назидание другим. А Ульянова младшего, Владимира, при государе нынешнем сослали в Сибирь, платили ему содержание, которому всякий мужик был бы рад без памяти, а когда Ульянов вздумал жениться, вспомоществование стали платить и жене, чтобы они могли нанять прислугу, ходить на охоту, петь песни… Мы же, с нашими методами, показались Государю анахронизмом, пережитком времен Ивана Четвертого. И он повелел прекратить всякую деятельность Священного Союза, как несоответствующую высоким идеалам. И все мы теперь не более как досужие старички, отправленные за ненадобностью в чулан. Сидим, наблюдаем, а действовать — ни-ни. Да и некому теперь действовать.
— Наблюдаете?
— По-стариковски. Сплетничаем, строим догадки между клистирами и притираниями.
— И не пытаетесь…
— Нет, — отрезал граф. — Не вмешиваемся, во всяком случае, не более, чем это позволительно обывателю. Для Государя мы, те кто служил его отцу — балласт. Он окружает себя своими людьми. Нам там нет места. Вам известно, как обошлись с Сергеем Васильевичем Зубатовым? Дельный человек, хоть и молодой. Решил действовать парадоксально — возглавить протест, перевести его в законное русло. Социалисты его возненавидели, тот же Ульянов с пеной у рта боролся против зубатовщины, как он назвал маневры Сергея Васильевича. Еще бы, он, Зубатов, оставлял социалистов без последователей. И вот Зубатова представили чуть ли не заговорщиком, вынудили подать в отставку и выслали во Владимир под гласный надзор.
— Но после убийства Плеве…
— Да, обвинения с Зубатова сняли, даже пенсию назначили, но дело его загубили бесповоротно.
— Хорошо. Но что вы, как наблюдатель, можете сказать о ситуации в Москве?
— О ситуации в Москве, барон, я скажу просто: месяц назад я купил с полдюжины револьверов для всей моей семьи, и проследил, чтобы каждый отстрелял три дюжины патронов в полицейском тире. Вот такая ситуация в Москве. И, что самое поганое, нет одного источника угрозы, она, угроза, рассеяна в воздухе. Нельзя удалить одного или даже десять зачинщиков, их, потенциальных зачинщиков сотни. Что тому причиной? Возможно, прав ваш Ульянов: неудачи в войне поднимают революционную волну. Если бы наша армия одержала решительную победу, всё было бы куда светлее. Но что-то нет побед. Вы читали последнюю статью Пешкова, тоже, кстати, вашего хорошего знакомца?
— Нет, не читал ни последнюю, ни предпоследнюю, я вообще не слежу за его публицистикой. За прозой, впрочем, тоже не слежу.
— Но то, что он на деньги американских социалистов издает в Японии газету, разумеется, знаете.
— Я что-то слышал об этом, но в руках не держал. У нас в Ялте её никто не выписывает.
— Ценю ваш юмор, барон. Так вот, он написал статью, с хлёстким таким заголовком: «Сто сражений — сто поражений», в которой предрекает неминуемое поражение не только армии и флоту, но и самому государственному устройству Империи. И тут же — тут же, заметьте, — эту статейку публикуют и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Берлине.
— Ничего удивительного. Телеграф на то и придуман.
— Удивительно то, что деньги дают социалисты, а перепечатали статейку солидные и респектабельные газеты.
— Чужой беде всякий радуется. Издавна заведено. Собственно, никакой не секрет, что Великобритания берёт сторону Японии.
— Но если та же Великобритания, Германия и Япония станут финансировать наших революционеров, и финансировать крупно, на миллионы, что тогда?
— Я бы, граф, считал, что уже. Что уже и Великобритания, и Япония, и прочие страны субсидируют революционеров. И, полагаю, что и Охранное отделение так считает. Ну не дураки же там все.
— И если нашим революционерам раздать десять тысяч винтовок, тогда я со своими револьверами, пожалуй, и не отобьюсь.
— Вот вы сказали, что у революционеров нет ярко выраженного предводителя. Но даже в Ялте мы слышали о Гапоне. Разве он не предводитель?
— Гапонишко? Этот попик? Авантюрист — да, ширма — да, предводитель — нет. За ним стоят силы, касаться которых не рекомендуется никому. Ни мне, ни вам, если вы, барон, вдруг захотите ввязаться в это дело.
— Заграница?
— Если бы. За Гапоном стоят первейшие сановники нашего любимого Отечества.
— А имена у этих сановников есть?
— Назовите любое — не ошибетесь. Каждый стремится продать, купить, а потом опять продать, но уже дороже. Например, некто Икс хочет подавить революцию. Похвальное желание. Но ему отчаянно нужен предмет подавления, то есть революция, иначе как же себя проявить? И таких хитросплетений множество. Система сложнейшая и запутанная, потянешь за ниточку — и сам окажешься в тенетах.
— И получается в итоге…
— И получается, что «Священная дружина» сейчас не более, чем клуб бесполезных старичков. Но мы свою задачу, уберечь императора Александра, третьего своего имени, выполнили. Упрекнуть себя нам не в чем. Ну, а императора Николая, второго своего имени, берегут другие и нас до этого дела не допускают. С благоволения самого Николая Александровича.
Мы еще поговорили о том, о сём, и я стал прощаться.
— Барон! — сказал граф. — Не забудьте штраф, триста рублей. За неуплату клубных взносов. Если, конечно, желаете составить нам компанию.
— Непременно! Не забуду!
От клуба до «Пегас — Иллюзии» два километра. Две версты. Я брать извозчика не стал. На ходу думается лучше.
Вот я и думал о разговоре с графом Артеньевым. Понятно, что сказанное — так, пустяки, отвод глаз. Важно не то, о чём мы говорили, а то, о чём мы молчали.
Клуб выглядит ухоженным. Значит, его по-прежнему посещают многие — содержание стоит немалых денег. А почему сейчас там только граф? А потому, что сейчас люди на службе. И слова графа о бесполезных старичках имеют иной смысл. Это не они, это я — бесполезный старичок. Бесполезный для Священной Дружины. Но если постараюсь, смогу быть полезным, на то намекают слова о штрафе. Дело, понятно, не только в деньгах, и уж точно не в трехстах рублях. Чтобы вернуться, я должен полностью отдаться во власть руководства Священной Дружины. Со всеми потрохами. И с миллионами тоже, во всяком случае, с частью этих миллионов.
Но я-то не прежний Магель. Совсем не прежний.
Насчет же Ульянова, прикармливаемого мной. Дело не только и не только в прикормке. Дело в психологии человека. Граф прав: политика у нас то, что тебе поручил Государь и только до тех пор, пока он тебе это поручил. Но есть и другие особенности национального мышления. Мы охотно сочувствуем попавшим в беду и готовы помочь гривенником или полтиной. Но вот успех ближнего переносим плохо. Даже такой пустячный, как тысяча-другая фунтов. Ульяновы теперь
