Умирая от стыда и раскаянья, Даниил делал всю работу по дому, подметал, стирал, пек хлеб. Он решительно старался не замечать, как она дрожит и сжимается в комочек, стоит ему показаться в дверях. Видел — она ни за что не станет есть, пока он в комнате. Приходилось оставлять миску около ее циновки. Возвращался, находил миску полупустой. Случалось — еда вовсе не тронута. Пытался ее ласково уговаривать. Старался быть терпеливым, куда более терпеливым, чем мог себе раньше представить. Но глаза девочки, даже если ему редко-редко удавалось в них заглянуть, были как тусклые окна. Страшно и поглядеть, вдруг увидишь пленивших ее бесов. Да, теперь они завладели сестрой без остатка.
Он сам не знал, когда ему пришла в голову мысль о Иисусе. Сначала будто загорелся маленький огонек. Весь день у наковальни юноша не переставал об этом думать, пока, наконец, надежда не объяла все его существо. Говорят, Иисус изгоняет злых духов, таких ужасных, что заставляют человека не щадить своей плоти. Сумеет ли он изгнать молчаливых бесов, прячущихся в полутьме маленькой комнаты?
Как ему теперь попросить Иисуса — после того, как отказался за ним следовать? Побеспокоить учителя, зная, что сам во всем виноват, — ведь бесы вернулись обратно из-за него? Тут он вспомнил — тогда, после смерти Самсона, слова Иисуса таинственным образом облегчили невероятную тяжесть в душе. Если бы только принести учителю это ужасное чувство вины. Даниил уже позабыл о сомнениях, что мучили его после их ночного разговора. Долгими бессонными часами помнилась только бесконечная доброта смотрящих на него глаз. Нет, Иисус не откажется помочь, не прогонит его.
В тот день, после полудня, решение пришло само собой. Он отложил молот и пустился в дорогу. Добрался к вечеру до Капернаума и сразу же пошел на берег озера.
У рыбачьих лодок никого не было. Одинокий старик, костыли рядом, сидел и глядел на воду.
— Все ушли, — пожаловался он. — Никому нет дела до тех, кто не может ходить.
— А куда они ушли?
— Кто знает? Весь день их нет. Ходят за учителем, целой толпой. Он в лодке, Андрей на веслах. Отправились куда-то. А народ потащился по берегу. Целой толпой. Мне за ними не поспеть.
— В какую сторону они пошли?
— На запад, к равнине.
Даниил заторопился прочь. У него не хватит терпения ждать, особенно в такой унылой компании. Надо пойти навстречу возвращающейся толпе. Он наконец понял, почему они все так рвались вперед. Теперь ему самому понадобился учитель, и его сжигает нетерпение.
Нетрудно следовать за толпой по каменистой прибрежной тропе. Один за другим прохожие указывали ему путь, и юноша догадался — народу там немало, наверно, многие побросали свои дела, пошли следом. Перед ним расстилались бесплодные холмы. Дневной свет угасал, но даже в сумерках удалось различить огромную, никогда им прежде не виданную толпу. Люди, как овцы, сгрудились на склоне холма. Что они здесь делают, ведь уже вечер?
Гул голосов, словно рев моря, достиг ушей юноши. Все громче и громче, волна за волной. Наверное, учитель кончил говорить, в таком шуме все равно никто ничего не разберет. Рев толпы не утихал, но все покрыл страшный крик, истерический, на самой высокой ноте. Такого он в жизни не слышал, аж сердце забилось.
Наконец ему удалось догнать толпу. Все на ногах, толкаются, пихаются, неистово тянут шеи. Голоса сливаются в какой-то вопль, одну произносимую нараспев фразу.
— Что случилось? — Даниил схватил за руку ближайшего человека. — Почему все кричат?
— Почему? Ты что, не понимаешь, парень?
— Я только пришел, скажи мне.
— Он — Мессия! Слушай!
Юноша с замиранием сердца вслушивался в слова:
— Осанна! Благословен Грядущий во имя Господне![82]
Снова и снова, снова и снова.
— Пришел день Господень! — громкий вопль перекрыл все голоса.
Наконец-то он явил себя! Даниил уже больше не помнил ни о Лии, ни о своих бедах, какая тут усталость, когда радость наполняет сердце, сотрясает тело.
— Он сам сказал? — юноша не отпускал руки незнакомца. — Правда… он сам сказал?
— Сказал? Нет, он кое-что сделал. Он нас накормил. Посмотри на весь этот хлеб. Возьми кусок, съешь. Тут на всех хватит, — он выдернул руку, рванулся вперед. — Хвала Господу! Пришло наше спасение!
Даниил увидел — на земле что-то белеет. И впрямь хлеб. Он наклонился, взял кусок. Еще горбушка, а там другая. Хлеб? На всю эту толпу? Тут, должно быть, тысячи, весь склон холма — люди, люди, люди.
— Постой, — Даниил попытался догнать собеседника. — Откуда взялся хлеб?
— А я почем знаю? Они нам велели сесть на траву. А потом кто-то стал раздавать хлеб[83].
Крики не замолкали:
— Поставим его царем! Он наш Спаситель! Долой Рим!
Но Даниил никак не мог разглядеть в толпе Иисуса. Он проталкивался в давке, жалея лишь об одном — почему с ним нет Иоиля? Вот, пришел конец их долгому ожиданию, а Иоиль этого не видит.
— Даниил! — позвал откуда-то знакомый голос.
— Симон, ты? — двое друзей крепко обнялись. — Где он, Симон?
— Ушел.
— Ушел? Они его хотят царем поставить[84].
— Я знаю. А он ушел. Мы его так умоляли. А он говорит — оставайтесь с народом, а сам повернулся и вот, его уже нет, а с ним и этих троих — Симона, Иакова и Иоанна.
— И куда он ушел?
— Куда-то туда, в холмы.
— Пошли за ним, скорее!
— Нет, нам его не найти. Он сказал — не ходите за мной.
Слова друга огорошили Даниила, привели в смятение, будто в стенку уперся. Глаза уставились в темноту — где его теперь искать? Разочарованный, он обернулся, взглянул на Симона. Посмотрел вокруг, понял — восторг толпы теперь замирал, как костер, разгоревшийся слишком сильно. Уже крики не радости — гнева. Как и он, Даниил, люди поверить не могли — Иисус ушел. Наверное, прячется, хочет, чтобы его упрашивали. То здесь, то там вспыхивали жгучие споры. Если собрался быть царем, так веди себя как царь. Тут и там бродили женщины, искали мужей, уговаривали их вернуться домой. Постепенно толпа хлынула вниз по склону.
— Пойдем, — тихо сказал Симон. — Переночуешь со мной.
— Симон… почему он…? — вырвалось у Даниила. — Они ведь готовы были сделать его царем.
— Не знаю. Наверно, еще не время.
— Да уж лучшего времени и быть не может.
— Это ему самому решать.
