— Это случайно не вы иногда показывались нам тут на ферме? — спрашиваю я.
* * *
Вечером мы собираемся во дворе у веранды. Дети вернули нам календарь. Дина вырезает ножом пропущенные даты. Я кричу изо всех сил:
— Все сюда!
Дети сразу же являются на мой зов, но держатся на расстоянии. Лишь девочка с ободранными коленками подбегает ко мне и обнимает за ноги. Она постоянно косится на мертвую семью, сидящую на веранде. Я понимаю, что дети их боятся.
Дэвид поднимает руку. Гам утихает. Он ждет, когда станет совсем тихо.
— Это наше время, — объясняет он и показывает пальцем на календарь. — Что бы ни случилось, оно всегда должно быть с нами.
Он замолкает и кивает мне.
— Какой сегодня день, Юдит?
Я показываю на доску и говорю:
— Вторник, двадцатое марта, первого года.
Дети пристально смотрят на календарь, но я вижу, что они не поняли ни слова.
— Вы знаете дни недели?
Мальчик по имени Бенджамин мотает головой.
— Завтра среда, — говорю я. — Вы это обязательно почувствуете. Это совершенно другой день. Затем идет четверг, тоже легкий день.
— А как называется сегодня? — спрашивает маленькая девочка.
— Втор-ник, — произношу я по слогам. — Хороший день, один из самых лучших.
Девочка смотрит на меня и прилежно кивает.
— Втор-ник, — повторяет она за мной.
— Хорошо, — говорю я.
* * *
Малышка с ободранными коленками следует за мной по пятам. Каждый раз, когда я останавливаюсь, она на меня наталкивается. Когда я оборачиваюсь, она отводит глаза и делает вид, будто что-то ищет. Иногда у нее случаются долгие приступы сухого кашля. Я опускаюсь рядом с ней, обнимаю. Кажется, что ее тельце состоит только из костей и грязи, а дырявая задубевшая одежда помогает ей держаться прямо.
— Ты болеешь? — спрашиваю я.
Девочка лишь мотает головой.
— Как тебя зовут?
Она снова молчит.
— Ты не помнишь своего имени?
Молчание.
— Но ведь тебя как-то называют?
Молчит и мотает головой.
Я осматриваю ее коленку и худенькую ножку. Кожа на ней загрубевшая, вся в засохших кровоподтеках и заживающих болячках.
— Больно?
Девочка кашляет и мотает головой.
— Вы здесь уже давно, так ведь? — спрашиваю я.
Девочка кивает. Я вижу, что она собирается с духом.
— Можно нам жить у тебя?
— А где вы жили раньше?
Девочка медлит, потом поднимает руку и показывает в сторону равнины, туда, где лежит разрушенный город.
— В городе?
— He-а. Среди хлама.
— В руинах? В том, что осталось от города?
Девочка мотает головой.
— За ним.
Я задумываюсь на несколько секунд.
— Вы жили на мусорных холмах?
Девочка кивает.
— Можно нам жить у тебя?
Я киваю, обнимаю девочку и сижу, крепко прижимая ее к себе. Через некоторое время я чувствую, как ее тельце постепенно расслабляется. Вдруг она начинает плакать. Сначала дрожит, потом всхлипы вырываются наружу. Девочка плачет громко, душераздирающе, и я почти уверена, что уже слышала этот плач.
— Теперь мы будем жить все вместе, — шепчу я. Наконец она успокаивается, я осторожно отстраняюсь от нее и ухожу в дом. Через какое-то время возвращаюсь и приношу ей старую потрепанную собачку. При виде игрушки ее лицо светлеет.
— Кажется, это твое, — говорю я.
* * *
Бенджамин держится в стороне от других детей. Он часами пропадает в полях. Возвращается с обожженными солнцем веками. Я подхожу к нему и обнимаю за худенькие плечи.
— Это ведь ты продавал майские цветы? — спрашиваю его я.
Он серьезно на меня смотрит и медленно мотает головой.
— Я не помню, что было раньше, — отвечает он.
Я молча смотрю в сторону поля, на котором восклицательными знаками торчат одинокие сухие стебли сорняков, подчеркивая пустынность пейзажа. «Закат Земли», — думаю я, но вслух говорю:
— По-моему, это все-таки был ты.
Бенджамин лишь кивает и смотрит на меня не по-детски серьезными глазами.
* * *
Чаще всего Бенджамина можно увидеть в компании двух других детей, не похожих на остальных. Их зовут Щегол и Вендела. Я сразу обращаю на них внимание. Щегол — тонкий, худой мальчик, при сильном солнечном свете почти прозрачный. Тем не менее он на редкость миловидный. Вендела — длинноногая девочка с узким лицом и длинными каштановыми волосами, которые я кое-как привела в порядок и заплела в неуклюжую косу. Теперь это ее гордость, и она постоянно вертится, пытаясь ее увидеть, совсем как кошка, охотящаяся за своим хвостом. Вендела близоруко щурится, словно ей не хватает очков. Но вскоре я понимаю, что это у нее такая разновидность тика. Вендела и Щегол выделяются не только спокойными манерами. От остальных почти черноглазых детей их отличают светло-голубые, почти водянистые глаза.
Вечером мы все вместе усаживаемся за кухонный стол. Пришлось его удлинить с помощью доски, которую Дина достала из шкафа. Габриэль показывает Щеглу камеру и через некоторое время разрешает мальчику взять ее и самостоятельно снять небольшой эпизод. Тот зачарованно смотрит на экран, когда Габриэль показывает ему, что получилось. Дэвид, Дина и я сидим среди детей, пока они ужинают. Маленькая девочка с разбитыми коленками берет мидии пальцами и то и дело поглядывает на меня с улыбкой.
— Вкусно? — спрашиваю я.
Девочка кашляет и кивает.
— У вас должны быть имена, — говорю я и окидываю взглядом детей. — Вас же нужно как-то называть. Вы понимаете?
Дети продолжают есть, будто не слыша моих слов. Я вздыхаю и задумываюсь, не дать ли им имена, как у индейцев, — Маленькая Тучка или Быстрый Лис, например.
— Имя, — говорю я девочке. — У тебя должно быть имя. Девочка смотрит на меня с улыбкой и одновременно засовывает в рот порцию мидий.
— Ю-дит, — говорю я и показываю на себя пальцем. Девочка кивает.
— Втор-ник, — произносит она с серьезным видом и показывает на себя.
* * *
Ночью Бенджамин рассказывает о себе. Он подходит к нам с Диной, когда мы сидим на веранде и болтаем, говорит, что ему не спится.
— Нам тоже, — с улыбкой отвечаю я.
— Где вы жили раньше? — спрашивает Дина. Бенджамин молчит, оглядывается на мертвое семейство, сидящее у него за спиной, затем начинает рассказывать:
